— Мне тоже стыдно. За свою страну.
Смита понимала, что Мохан хотел ее поддержать, а слова его призваны были ее утешить. Но ей было неприятно их слышать.
— Не надо менять свое отношение к Индии из-за меня, Мохан. Я вот больше не испытываю к ней неприязни. Уже нет.
— Как ты можешь так говорить? После всего, что мне рассказала?
Смиту захлестнула лавина воспоминаний: буйвол бредет по полю с венком из маргариток на рогах. Дети, собаки, куры и козы живут бок о бок в странном добрососедстве в деревнях, которые они проезжали. Женщины с глиняными горшками на головах идут по обочине и несут в деревню воду. Пожилые индианки в парке в Брич Кэнди бегают трусцой в сари и теннисных туфлях. Официант из «Тадж-Махала» дарит ей белую розу. Нандини и ее ревностная и нежная забота о Шэннон. Изуродованная рука Мины на спине Абру. Гордость Рамдаса за дом, который ему не принадлежал. Все эти трепетные мгновения тоже были Индией.
И этот мужчина, который сидел сейчас рядом с ней со слезами на глазах и разрывался между желанием ее утешить и желанием получить прощение — как он не понимал, что сама его непринужденная манера, его добрые и щедрые поступки, что он совершал не задумываясь, — все это,
— Не знаю, — ответила она. — Не могу сказать. Но это правда.
— И ты не жалеешь, что мне рассказала? Хоть и не собиралась?
— Не жалею.
Через какое-то время Смита встала, пошла на кухню и на пороге оглянулась.
— Можно кое о чем тебя попросить?
— Я сделаю это, Смита.
— Сделаешь что?
— Буду помогать Мине и ее дочери. Я уже решил каждый месяц присылать им чек. И буду заглядывать к ним, когда поеду в Сурат. Обещаю. Хоть и не представляю, как поеду туда без тебя,
Она погрустнела.
— Да. Но мы будем продолжать общаться.
Он кивнул, но она поняла, что он не сказал из вежливости: он-то сдержит свое обещание, а вот она — вряд ли.
Глава тридцатая