Честь

Говинд скривился в горькой усмешке.

— У вас, богатых и могущественных, свои дела.

— Вот именно. Подкупить полицейского или подкупить судью — в чем разница?

Говинд нерешительно смотрел на них.

— Почему я должен вам верить? — наконец сказал он.

— Почему? Потому что у тебя нет выбора. Потому что такой, как я, может раздавить сотни таких, как ты. Ты и сам это сказал. И потому что теперь, когда твоя несчастная сестра мертва, твоя жалкая судьба меня больше не интересует.

Говинд поморщился, но не двинулся с места. Смита смотрела на него, дрожа от страха. Шли секунды. Смита видела, что Мохан в ярости, но не знала, притворная это ярость или настоящая.

— Я уйду, — наконец сказал Говинд, — но при одном условии. — Он взглянул на Смиту. — Ваша жена оскорбила меня при моих людях. Она должна извиниться.

— Саала, убирайся, пока не приехала полиция, — рявкнул Мохан. — В тюрьме твоя честь не будет стоить и пяти монет.

— Вы не понимаете, сет. Я никогда не смогу поднять голову и взглянуть в глаза соседям, если ваша жена не извинится передо мной при всех. Я скорее сгнию в тюрьме, чем буду терпеть такое оскорбление.

— Чтобы она извинялась перед убийцей? Только через мой труп.

Смита в ужасе переводила взгляд с одного мужчины на другого и все это время не переставала думать об Абру. Что, если девочка выйдет к хижине? Что, если амми уже не с ней? Сколько у них еще времени?

Она вышла вперед и посмотрела Говинду в глаза.

— Я прошу прощения, — сказала она. — Извини.

— Смита, не смей, — сказал Мохан, но она лишь махнула рукой.

Говинд злорадно взглянул на Мохана. Потом его лицо ожесточилось.

— Не здесь. При всех. На улице.

У Мохана вырвался утробный рык. Смита не обратила на него внимания и вышла из хижины к собравшимся. Говинд шел рядом.

— Арре, слушайте! — воскликнул Говинд. — Мэмсахиб, приехавшая к нам из самой Америки, хочет кое-что сказать.

Мужчины подошли ближе и с любопытством смотрели на Смиту. Она чувствовала жар от тела Мохана, стоявшего за ее спиной. Ненадолго закрыла глаза, представила, что пришлось пережить папе, когда тот соглашался принять чужую религию; представила, как ответственность за семью ослепила его, заставив забыть обо всем остальном. Так вот, значит, каково это — так сильно любить человека и быть готовым ради него пожертвовать всем, даже гордостью и самоуважением. Пусть Говинд и его братия по-прежнему верят в свои извращенные понятия о чести. Она — дочь своего отца. Он хорошо ее воспитал.