— Я помню этот сундук, — сказала она. — Мы с Чику…
— Спасибо, — ответила Пушпа, села в кресло и жестом пригласила Смиту сесть напротив. — Что будешь пить? — вежливо спросила она. — Чего-нибудь горячего? Или холодного?
— Ничего, спасибо, — ответила Смита, не желая превращать этот визит в светский. Она оглядела комнату, где так часто бывала в детстве.
— Вы по-прежнему живете в Штатах? — спросила Пушпа. Ее голос звучал дружелюбно, но в глазах читалось отсутствие интереса. Когда-то Смита обожала тетю Пушпу; из всех взрослых та была ее любимицей. Теперь она недоумевала, почему та ей нравилась.
— Да. Я живу в Нью-Йорке.
— Понятно. Мы там были. Много раз.
Смита кивнула.
— Хорошо, — туманно ответила она. — Понравилось?
Дома ли муж Пушпы? Как его звали? Имя стерлось из памяти.
Пушпа поморщилась.
— Кое-что понравилось. Но слишком много у вас там темных на улицах, от них одни проблемы.
— Простите?
— Ну этих… Как вы их зовете?
— Вы имеете в виду афроамериканцев.
Ну разумеется, Пушпа расистка. Чему удивляться?
Пушпа напряглась. Откинулась на спинку кресла.
— А ты как? Замужем?
— Нет, — ответила Смита. — Не замужем. А как…
— И проблем нет?
Смита растерянно уставилась на женщину, но потом поняла, что она имеет в виду. Папины друзья-индийцы часто использовали этот эвфемизм — «проблемы», — говоря о детях.