Проклятая игра

— Что?

— Нет. Все в порядке. Показалось. О чем я говорил?

— О лейтенанте.

— А, да. Эта часть истории… Не знаю, будет ли она интересна тебе… но я должен объяснить, потому что без нее все остальное не имеет смысла. Видишь ли, ночь нашей встречи с Мамолианом была необыкновенной. Бесполезно пытаться описать ее. Знаешь, как солнце освещает верхушки облаков: такой розоватый, стыдливый, нежный цвет. И я был так переполнен собой, так уверен, что со мной не случится ничего дурного…

Он замолчал и облизал губы, прежде чем продолжить.

— Я был глупцом, — произнес он с презрением к самому себе. — Я шел по развалинам, повсюду пахло тленом, под ногами вилась пыль. А мне было наплевать, потому что это не мои руины, не мое разложение. Я думал, будто я выше их, особенно в тот день. Я чувствовал себя победителем, потому что я был жив, а мертвые мертвы.

Течение слов приостановилось. Потом Уайтхед заговорил так тихо, что приходилось до боли напрягать слух:

— Что я знал? Вообще ничего. — Он прикрыл лицо дрожащей рукой. — О господи!

Наступила тишина, и Марти услышал какой-то звук за дверью — легкое движение в холле. Но звук был слишком мягким, чтобы понять его происхождение, а атмосфера в комнате требовала абсолютной сосредоточенности. Если двинуться и заговорить, исповедь прервется, а Марти, по-детски увлеченный мастерством рассказчика, хотел дослушать волнующую повесть до конца Сейчас это казалось ему самым важным.

Уайтхед прикрывал рукой лицо, пытаясь скрыть слезы. Вскоре он вновь ухватился за кончик своей истории — осторожно, словно она могла убить его одним ударом.

— Я никогда никому не говорил об этом. Я думал, что молчание превратит случившееся в один из слухов и рано или поздно все исчезнет.

В холле снова раздался слабый звук: поскуливание, словно ветер свистел в маленькой щели. Затем кто-то начал царапаться в дверь. Уайтхед ничего не слышал. Он снова был в Варшаве, в разрушенном доме; он видел костер и пролет лестницы, стол и мерцающий огонек в комнате. Почти такая же комната, как та, где они находились сейчас. Только там пахло пеплом, а не скисшим вином.

— Помню, — сказал он, — когда игра закончилась, Мамолиан встал и пожал мне руку. Холодными руками. Ледяными руками. Затем за моей спиной открылась дверь. Я повернулся вполоборота. Там стоял Васильев.

— Лейтенант?

— Страшно обгорелый.

— Он выжил? — изумился Марти.

— Нет, — последовал ответ. — Он был мертвее мертвого.

Марти подумал, что пропустил какую-то часть истории, которая объясняла это невероятное заявление. Но нет, безумие подавалось как чистая правда.

— Мамолиан умеет это делать, — продолжал Уайтхед. Он дрожал, но его слезы высушил жар воспоминаний. — Он воскресил лейтенанта из мертвых, видишь ли. Как Лазаря. Видимо, ему требовались исполнители.

Слова еще не стихли, когда за дверью вновь послышалось шуршание. Кто-то явно пытался войти. Теперь и Уайтхед услышал. Момент его слабости прошел, голова вскинулась.