Том поставил стакан на стул.
— Думаю, нам пора идти, — сказал он и поднялся.
Голые доски пола почему-то оказались гораздо дальше, чем в шести футах от его глаз — скорее в шестидесяти. Как будто он стал башней, готовой обвалиться, потому что подрыли фундамент.
— Нам надо обойти еще много улиц, — проговорил он, пытаясь сосредоточиться на насущной проблеме: как убраться из этого дома, прежде чем случится что-то ужасное?
— Потоп, — объявил Мамолиан. — Уже почти разразился.
Том шагнул к Чаду, чтобы вывести приятеля из транса. Пальцы его руки вытянулись на тысячу миль от глаз.
— Чад, — позвал он.
Святой Чад; он сияет, он мочится и испускает радугу.
— Ты в порядке, парень? — спросил незнакомец, кося рыбьими глазами в сторону Тома.
— Я… чувствую…
— Что же ты чувствуешь? — поинтересовался Мамолиан.
Чад тоже глядел на него; лицо его было воплощение неведения. Такое невинное, словно вообще лишено чувств. Поэтому его лицо и кажется совершенным, подумал Том. Белое, симметричное и абсолютно пустое.
— Садись, — сказал незнакомец. — Пока не упал.
— Все в порядке, — уверил его Чад.
— Нет, — возразил Том.
Его колени не слушались и подгибались. Он подозревал, что очень скоро они откажутся повиноваться.
— Поверь мне, — настаивал Чад. Тому очень хотелось этого: прежде Чад никогда не ошибался. — Поверь мне, мы здесь ради хорошего дела. Сядь, как сказал джентльмен.
— Это из-за жары?
— Да, — объяснил Чад за Тома. — Из-за жары. В Мемфисе тоже жарко, но у нас есть кондиционеры.
Он повернулся к Тому и положил руку на его плечо. Том не сумел побороть слабость и сел. Он почувствовал какое-то беспокойство в области затылка, как будто там порхала колибри, но у него не хватало силы воли смахнуть ее.