Проклятая игра

Ловко. Или, как подозревал Марти, Флинн так глубоко вошел в дело, что имеет легкий доступ к товару. Может быть, он у него в кармане пиджака.

— Я не могу гарантировать, конечно, — проговорил Флинн, чтобы придержать страсти. — Но сделаю все, что в моих силах. Лучше и сказать нельзя, а?

— Спасибо, — ответил Марти. — Я ценю это.

— Тащи наличные, Марти. Это единственная оценка, какая мне нужна.

Телефон замолк. Флинн имел привычку оставлять за собой последнее слово.

— Ублюдок, — сказал Марти и с шумом повесил трубку.

Его немного трясло, нервы расшатались. Он подошел к газетчику, взял пачку сигарет и побрел обратно к машине. В середине дня на улицах Лондона было полно машин, и потребовалось добрых сорок пять минут чтобы добраться до знакомого притона. Времени возвращаться и проверять, как там Кэрис, не осталось. К тому же, подумал Марти, она не поблагодарит его за задержку. Наркотик ей нужнее, чем он сам.

Европеец появился слишком неожиданно, и Кэрис не могла оградить себя от его вкрадчивого присутствия. Но она должна бороться, несмотря на слабость. В его нападении было что-то новое, не похожее на прежние случаи. Может быть, на этот в словах Мамолиана звучало отчаяние? Затылок Кэрис физически почувствовал его вторжение. Она потерла шею вспотевшей рукой.

— Я нашел тебя, — произнес он внутри головы.

Она огляделась, ища способ изгнать его.

— Нет смысла, — сказал он.

— Оставь нас в покое.

— Ты обращалась со мной плохо, Кэрис. Я должен наказать тебя. Но я не буду, не буду, если ты выдашь мне своего отца. Разве я многого прошу? Я имею на него право.

Ты знаешь это в глубине своего сердца. Он принадлежит мне.

Она слишком хорошо знала, что нельзя доверять его вкрадчивому голосу. Если Мамолиан найдет Папу, что он сделает с ней? Оставит в покое? Нет, он заберет и ее, как он забрал Евангелину, Тоя и множество других, о которых знал лишь он один. Под это дерево, в это Нигде.

Глаза Кэрис остановились на маленькой электроплитке в углу комнаты. Она поднялась, щелкнув суставами, и нетвердой походкой двинулась туда. Если Европеец уловит ее намерение, тем лучше. Кэрис чувствовала, как он ослабел. Усталый, печальный и рассеянный, он не может сосредоточиться. Однако его присутствие по-прежнему причиняло боль, способную затуманить ее мысли. Лишь дойдя до плитки, Кэрис с трудом вспомнила, чего она хочет. Она заставила свой мозг напрячься. Отказ! Вот в чем дело. Плитка — это отказ! Она сделала шаг в сторону и включила одну из двух спиралей.

— Нет, Кэрис, — сказал Мамолиан. — Это неумно.

Его лицо возникло перед ее мысленным взором. Оно было огромным и расплылось пятном по комнате вокруг нее. Кэрис потрясла головой, чтобы избавиться от него, но лицо не исчезало. Возникла вторая иллюзия: она почувствовала на себе руки, не душившие, а обнимающие, укрывающие. Эти руки укачивали ее.

— Я не принадлежу тебе, — заявила она, борясь с желанием поддаться.

Затылком она услышала песню, чей ритм соответствовал усыпляющему ритму укачивания. Слова были не английские, а русские. Это колыбельная, поняла Кэрис, даже не зная слов. Песня лилась, а она слушала и ей казалось, что вся боль исчезает. Кэрис снова была младенцем в его руках. Мамолиан укачивал ее под эту тихую песню.