Я ударил кулаком по ладони. Я настигал ее, но она ускользала. Почему, почему я не мог нагнать ее?
– Я все никак не могу забыть то, что ты рассказывал, – сказала она. – Маленький мальчик под столом…
– Какой еще мальчик? – Я не сразу понял, о чем она. Моя растерянность быстро перешла в гнев. – А. Он-то тут при чем?
– Ты хотел его убить.
– Ну и что? Не убил же.
– А почему ты его не убил?
– Не знаю; не помню; теперь неважно.
– Ты говорил, что это Уортроп. Уортроп тебя остановил.
Я понял, к чему она клонит, и рассердился еще сильнее.
– Это была случайность. Кто угодно мог…
– Правда, Уилл? Что еще мог кто угодно?
И тут тварь внутри меня вырвалась на свободу – с такой силой, что едва не разорвала мир пополам… Лили стояла передо мной, приоткрыв рот, я сжимал ее лицо обеими руками, и чувствовал ее череп, хрупкий, как у птички, и распускавшуюся внутри меня тьму, бездну, ничто, мою специфическую особенность, чистое безумие моего совершенного здравого смысла, а ведь он говорил мне об этом, он, тот, кто сорвал человеческое лицо, обнажив трагический фарс за ним, за что и заслужил ироническое прозвище Потрошитель, он говорил: «Теперь твои глаза открылись. Ты видишь даже там, куда другие боятся обращать взгляд».
Свет, как желатин, сгустился вокруг ее лица. Свет пробивался наружу.
– Человек, – зарычал я. – Я не знаю смысла этого слова. Расскажи мне, Лили. Объясни, что оно значит. Что в нем такого особенного? Может, способность любить? Крокодилица будет защищать свой выводок до последнего издыхания. Надежда? Львица сутками способна караулить добычу. Вера? Кто знает, что за божества обитают в воображении орангутана? Человек – строитель? То же и термит. Человек – мечтатель? Домашний кот грезит изо дня в день, сидя на подоконнике и греясь на солнце. Я знаю правду. Я видел ее своими глазами. Я наблюдал, как она скребется за стеклом в банке. Как она извивается в холщовом мешке. Она смотрела на меня янтарными глазами. Мы живем в ветхой постройке, Лили, наспех слепленной поверх провала глубиной в десять тысяч лет, и муслиновыми занавесками отгораживаемся от правды.
Она плачет. Лили плачет, ее лицо по-прежнему зажато в моих ладонях, и слезы прокладывают неровные дорожки по ее щекам, сдавленным моими руками.
– Ты видишь теперь, что мне не нужен тот, кто будет хранить мое человеческое начало, потому что никакого человеческого начала у меня нет.
Я отшвыриваю ее от себя. Она падает на кровать, всхлипывает. Кричит мне:
– Уходи!
– Я имею право защищаться, – с трудом выталкиваю из себя я. Мне не хватает воздуха: я ощущаю чудовищное давление; я точно вдруг опустился под воду на много миль. – Вот что главное. И только это важно.
Я ушел.