Любовник-Фантом

— В чем дело? — спросил я, не выдержав. — Что угнетает вас сейчас?

— Всего лишь потеря пациента, — прозвучал его ответ. — Интересно, до какого возраста мне надо дожить, чтобы люди верили, что я обладаю достаточным опытом и в состоянии лечить высшее общество?

— Пациент, которого вы потеряли, остался жив? — задал я вопрос. — Сначала мне показалось, что ваше огорчение вызвано именно этим.

— О нет! Он не умер, — ответил Валентайн. — Вы знаете, о ком я говорю: это Кит, который только что стал сэром Генри Китом и унаследовал владение своего дядюшки. Теперь он может платить приличные гонорары, и я полагаю, именно поэтому он и обратился к Коку.

— Ничего, придет и ваш черед, — попытался я утешить его.

— Разумеется, когда я настолько состарюсь, что это не будет иметь для меня значения.

— Человек никогда не старится настолько, чтобы его не интересовал собственный успех, — ответил я. — Вдобавок, Кит не тот пациент, из-за которого стоит тревожиться. Он был снобом без денег, теперь превратился в сноба с деньгами, вот и все. Как только вы начнете лечить королевское семейство, он вспомнит, что имел обыкновение консультироваться у вас, и тут же пришлет вам вежливую записку. Но даю вам слово, — продолжал я, — вы ничего не добьетесь, пока не окажетесь в обществе.

— Я не испытываю желания оказаться в обществе, — возразил он. И я понял, что старая рана еще не зажила, что прошедшего года не хватило на то, чтобы вычеркнуть из памяти трагедию, разыгравшуюся в Кроу-Холл.

Добравшись до Фэри-Уотер, мы увидели здешнего врача у постели больного мальчика.

Это он написал мистеру Уолдруму, что состояние их пациента ухудшилось, а судя по выражению его лица, Джеффри мог находиться in articulo mortis[51].

Миссис Тревор выглядела так, будто она плакала денно и нощно в течение двух недель, и в этой живительной для духа атмосфере мальчик совершенно пал духом.

Валентайн оценил ситуацию с первого взгляда.

— Вы не должны расстраиваться, миссис Тревор, — обратился он к ней. — Джеффри в самом деле выглядит хуже, чем я ждал, но все это легко поправить.

Затем он и доктор Слоун удалились в другую комнату и долго беседовали наедине, в то время как мне представилась возможность упрекнуть Мэри в том, что она ведет себя как ребенок, и, укоряя ее, дать выход собственным чувствам.

После Изобел Джеффри был моим любимцем. Здоровье не позволяло ему принимать участие в буйных играх, которыми предавался Ральф, а благодаря постоянному присутствию матери, в нем появилось нечто от ее мягкой, терпеливой натуры, то сочетание невинности и задумчивости, простоты и мудрости, которые, на мой взгляд, сообщали ее характеру привлекательность и неповторимость.

Я беспокоился из-за мальчика и был раздосадован поведением его матери, и поэтому был особенно резок с ней, пеняя ей на то, что она "всегда ждет худшего" и "воображает невесть что о болезни Джеффри". Все это она выслушала с покорной улыбкой.

— Теперь вы можете говорить, что хотите, — отвечала она. — Мне стало легче, когда мистер Уолдрум посмотрел моего мальчика и поручился мне, что ничего опасного нет.

Мы беседовали в оранжерее. Ее белые пальчики перебирали цветки разросшегося олеандра, и я неожиданно для себя спросил:

— Вы питаете глубокую веру в мистера Уолдрума, верно, Мэри?

Она подняла на меня глаза — милые, доверчивые глаза — и ответила: