Он благожелательно улыбнулся. Улыбка была неприятной: овечьи губы, волчьи зубы.
– Это не важно. Зато грех верит в вас.
– Я понимаю, что вы так считаете… но почему? Это какое-то
Его улыбка стала еще шире.
– Именно! В этом весь смысл! Я хочу узнать, каково это – сделать нечто, что претит всей моей натуре. Нуждаться в прощении не только за само действие, но и за нечто большее. Вы знаете, что удваивает тяжесть греха, Нора?
– Нет, я не хожу в церковь.
– Вы удваиваете тяжесть греха, если говорите себе, что
– И утащить с собой меня! – воскликнула она с негодованием.
– Но ведь вы не верите в грех, Нора. Вы сами только что сказали. С вашей точки зрения, я вас прошу лишь немного запачкаться. Правда, есть еще риск ареста, но он минимален. И за это я заплачу двести тысяч долларов.
Она чувствовала, как лицо и пальцы онемели, будто на морозе. Разумеется, она не согласится. Она просто отправится на улицу, чтобы глотнуть свежего воздуха. С работы она уходить не станет, во всяком случае, сейчас, ведь работа ей нужна, но в доме она не останется. А если он уволит ее за то, что она покинула свой пост, что ж, его право. Но сначала она хотела дослушать до конца. Даже себе она не могла признаться в том, что испытывала искушение, и успокоила себя тем, что это просто любопытство.
– Чего именно вы от меня хотите?
Чад закурил новую сигарету. Нора попросила:
– Дай затянуться.
– Норри, ты не курила уже пять…
– Я сказала, дай.
Он протянул ей сигарету. Она глубоко затянулась и, закашлявшись, выпустила дым.
Затем закончила рассказ.
В ту ночь она долго не могла уснуть и лежала с открытыми глазами, не сомневаясь, что Чад уже спит. А почему нет? Они приняли решение. Она скажет Уинни, что отказывается, и больше об этом никогда не заговорит. Решение принято, и сну ничто не мешает.
И все же Нора ничуть не удивилась, когда Чад повернулся к ней и произнес:
– Я никак не могу выкинуть это из головы.