И вдруг он замолчал, смущенный такой неожиданной вспышкой своей откровенности.
— На юге весна уже в полном разгаре!
— Какое мне до этого дело? — резко возразил он, не уловив в ее тоне удивительной мягкости и тоски.
— Таким ароматом дохнули на меня вдруг апельсиновые рощи, так засверкали голубые моря!
Он быстро наклонился к ней, глаза ее застыли, устремленные куда-то вдаль, и было в них как бы сияние этих желанных морей, а по губам скользила бледная мечтательная улыбка. Вдруг он все понял.
— Жду, жду, жду, — шептал он все тише, и в голосе его была безумная радость, надежда и счастье.
— Помнишь? — губы ее дрогнули, и звук ее слов был удивительно нежен.
— Я готов хоть сейчас!
Экипаж остановился перед гостиницей.
— Завтра! — крикнула она ему, прощаясь с улыбкой, полной тайного обещания.
Долго прислушивался он к шуму удалявшегося экипажа.
— Завтра! — повторил он, чувствуя, как с его души слетает бессилие, подобно старой изношенной одежде, а в сердце разгорается пламя восторга. Он не стал ждать лифта и буквально летел по лестнице, подхваченный крыльями радости. Иногда он останавливался и восторженно восклицал:
— Завтра! Завтра!
Ада встретила его бледная и смущенная.
— Вандя больна.
— Вандя?
Его сразу отрезвило это неожиданное известие.
— Заболела в субботу, сразу же после возвращения из парка. Врачи никак не могут определить болезнь. У нее ничего не болит, она только жалуется, что всякий раз, когда засыпает, ей является та рыжая дама, которую мы тогда встретили, и смотрит на нее ужасным взглядом. Вандя с криком вскакивает с кровати. При одном упоминании о ней дрожит от страха. Вот это-то и странно, что температура у нее нормальная. Но я, кажется, знаю источник ее болезни! — шепнула Ада с глубоким убеждением.
Робко и беспомощно взглянул он в ее грустное лицо.
— Это она ее сглазила.