Кровь и песок

До Севильи доходили слухи о недовольстве и враждебном настроении столичной публики. Последняя коррида окончательно расстроила дона Хосе. Нет, Гальярдо не таков, как другие матадоры, которые делают свое дело, не обращая внимания на свистки публики и вполне удовлетворяясь большими заработками. Его матадору дорога честь тореро. Он выступает на арене лишь для того, чтобы вызывать восторг и поклонение. Для него посредственно проведенная коррида равносильна поражению. Публика привыкла восхищаться его дерзкой отвагой, и всякий недостаточно смелый шаг называет провалом.

Дон Хосе старался понять, что произошло с его матадором. Он стал трусом?.. Нет, никогда. Импресарио скорее даст себя убить, чем признает такой недостаток у своего героя. Гальярдо просто устал, он еще не оправился после раны. «А в таком случае, – советовал дон Хосе в каждом письме, – лучше всего на время уйти с арены и один сезон передохнуть. Потом ты снова станешь самим собой и будешь убивать быков как всегда…» Он берется уладить все дела. Свидетельство врачей подтвердит, что Гальярдо недостаточно окреп, а доверенный договорится с антрепренерами об отсрочке контрактов и пошлет какого-нибудь начинающего матадора, который заменит Гальярдо за меньшую плату. Цирку это будет даже выгодно.

Кармен была более настойчива в своих уговорах и не прибегала к уловкам красноречия. Он должен уйти с арены немедленно, должен «срезать косичку», как говорят его товарищи по профессии, и зажить спокойно в Ринконаде или в их севильском доме вместе с семьей, с единственными людьми, которые его действительно любят. Она не знает покоя; теперь она боится даже больше, чем в первые годы замужества, а и тогда в дни корриды жизнь превращалась для нее в тревожное, томительное ожидание. Сердце говорит ей, а женское сердце редко ошибается, что случится страшная беда. Она почти не спит, с ужасом думает она о бессонных часах и терзающих ее по ночам кровавых видениях.

Далее супруга Гальярдо разражалась гневом против публики: «Неблагодарные, они забыли уже, какие чудеса показывал тореро, когда он был здоров. Злые души, они хотят, чтобы он погиб ради их забавы, словно нет у него ни жены, ни матери. Хуан, мама и я умоляем тебя. Уйди с арены. Какая тебе нужда убивать быков? На жизнь нам хватит, а у меня душа болит, как подумаю, что тебя оскорбляют эти людишки, которые не стоят твоего мизинца… А что, если снова случится несчастье? Иисусе! Я, наверное, сойду с ума».

Прочтя эти письма, Гальярдо задумался. Уйти с арены! Какое безумие! Бабьи бредни! Так можно сказать сгоряча, в порыве любви, но выполнить это невозможно. «Срезать косичку» в тридцать лет! Как будут злорадствовать враги! Он не имеет права уйти, пока у него целы руки и ноги, пока он может убивать быков. Какая нелепость! Дело не только в деньгах. А слава? А профессиональная честь? Что скажут о нем тысячи его приверженцев? Что они ответят противникам, когда те бросят им в лицо, что Гальярдо струсил?..

Кроме того, матадор не был уверен, что его денежные дела позволяют ему принять такое решение. Богатство его было призрачным, общественное положение еще не упрочилось. Все, чем он владел, было куплено в первые годы брака, когда ему так нравилось поражать Кармен и мать, сообщая им о новых приобретениях. Впоследствии он тоже зарабатывал много денег, может быть еще больше, чем раньше, но все они таяли, расходясь на бесчисленные нужды его нового существования. Он много играл, вел рассеянную жизнь. Несколько участков, присоединенных к основным владениям Ринконады, были куплены на деньги, ссуженные ему доном Хосе и другими друзьями. Проигрыши заставляли его прибегать к займам у любителей, живущих в провинции. Гальярдо был богат, но если бы он ушел с арены, потеряв при этом огромные поступления от боя быков (иной год – двести тысяч песет, иной – триста тысяч), то после уплаты долгов ему поневоле пришлось бы поселиться в деревне и жить на доходы с хозяйства Ринконады, да еще соблюдать экономию и самому присматривать за работами, потому что до сих пор ферма, брошенная на чужие руки, почти ничего не давала.

Тщеславного Гальярдо, привыкшего к театральной декоративности, к восторгам публики и крупным деньгам, ужасало это существование безвестного землевладельца, обреченного на бережливость и непрестанную борьбу с нуждой. Богатство – понятие весьма растяжимое. Богатство Гальярдо росло по мере того, как он делал карьеру, но никогда не могло угнаться за его потребностями. Было время, когда он счел бы себя богатейшим человеком, имей он хоть ничтожную долю нынешнего своего состояния… А сейчас он будет почти бедняком, если откажется от боя быков. Придется лишить себя дорогих андалузских вин и гаванских сигар, которые он раздавал направо и налево. Придется сдерживать свою барственную щедрость и, посещая кафе и таверны, не кричать больше в великодушном порыве человека, привыкшего играть со смертью: «За все уплачено!» Придется расстаться с толпой прихлебателей и льстецов, смешивших его своими слезными просьбами. А когда его полюбит какая-нибудь нищая красотка (если только найдется такая после того, как он уйдет с арены), то уж не сможет он увидеть, как бледнеет она от восторга при виде золотых с жемчугом сережек, не сможет ради забавы облить вином дорогую китайскую шаль, чтобы купить новую, еще лучшую.

Так он жил и так должен жить дальше. Он был тореро старых времен, такой, каким представляли себе люди настоящего матадора: великодушный, храбрый, безумно расточительный, всегда готовый с княжеской щедростью прийти на помощь несчастным, тронувшим его суровую, чувствительную душу.

Гальярдо презирал многих своих товарищей, тореро нового склада, грубых подмастерьев тавромахии, разъезжавших, словно коммивояжеры, из цирка в цирк, расчетливых и осмотрительных во всех своих тратах. Некоторые из них, по возрасту почти дети, носили в кармане книжечку с записью доходов и расходов, не забывая даже пяти сентимо, истраченных в пути на стакан воды. Они водили знакомство только с богатыми людьми, чтобы пользоваться их гостеприимством, но никогда никого не приглашали сами. Другие перед началом сезона заваривали дома побольше кофе и возили с собой в бутылках черную жидкость, разогревая ее по мере надобности, чтобы сократить расходы в отеле. Многие квадрильи голодали, открыто жалуясь на скупость своих маэстро.

Гальярдо нисколько не раскаивался в своей блестящей, бурной жизни. И они еще хотят, чтобы он от нее отказался?..

Кроме того, он думал и о нуждах собственного дома. Его семья привыкла к широкой и беззаботной жизни. Никто не помышлял о заработке и не считал денег, видя, что они все прибывают, словно из неиссякаемого источника. Кроме матери и жены, на нем висела еще одна семья: сестра, ее болтун муж, который не работал, словно родство со знаменитостью давало ему право на безделье, и целый выводок племянников, которые росли и с каждым годом требовали все больших расходов. И вот придется призвать к экономии и бережливости всех этих людей, привыкших весело и беззаботно жить на его счет. И всем им, даже бедному Гарабато, придется отправиться на ферму и работать, как простой деревенщине, под палящими лучами солнца! А бедная мама в последние дни своей жизни лишится святой радости выручать из беды соседок и больше уже не будет смущаться, как девочка, выслушивая притворно сердитую отповедь сына за то, что от выданной ей две недели назад сотни дуро ничего не осталось. А Кармен, бережливая по натуре, изо всех сил постарается сократить расходы и прежде всего принесет в жертву себя, лишив свою жизнь всех украшавших ее радостей!..

Будь оно проклято!.. Обречь семью на упадок, принести горе близким людям… При одной мысли об этом Гальярдо охватывал стыд. Преступлением было бы лишить семью благосостояния, к которому он сам ее приучил. А что же нужно делать, чтобы этого не случилось? Просто держаться поближе к быку, вести бой, как в прежние времена… И он будет держаться ближе!

Старательно выводя буквы, Гальярдо ответил доверенному и Кармен двумя короткими письмами, твердо выражавшими его волю: «Уйти с арены? Никогда!»

Он решил снова стать прежним Гальярдо и поклялся дону Хосе, что последует его советам. «Раз! Удар – и бык в кармане». В новом приливе мужества он чувствовал себя способным победить всех быков, как бы могучи они ни были.

Жене он написал веселое письмо, в котором, однако, заметна была некоторая обида на то, что она усомнилась в его силах. Скоро она получит известия о ближайшей корриде. Он поразит публику, которая устыдится своей несправедливости. Если попадутся хорошие быки, он покажет себя не хуже, чем сам Рожер де Флор, которого вечно поминает этот болтун, их зять.

Хорошие быки! Вот что особенно беспокоило Гальярдо. Раньше он гордился тем, что не интересовался нравом быков и никогда не ходил смотреть на них перед корридой.

– Я убью любого, какой бы мне ни достался, – заявлял он надменно.

И впервые встречался с быком лишь на арене.

Теперь ему хотелось рассмотреть животных получше, отобрать подходящих и подготовить успех, тщательно изучив все их повадки.

Погода разгулялась, сияло солнце. На следующий день состоится вторая коррида.