Кровь и песок

Вечером Гальярдо один отправился в цирк. Огромное строение из красного кирпича с окнами в арабском стиле одиноко возвышалось на фоне зеленоватых холмов. Обширный однообразный ландшафт замыкался белым пятном, напоминавшим пасущуюся на дальнем склоне отару. То было кладбище.

Когда тореро подошел к воротам, его обступила толпа оборванцев, паразитов цирка, бродяг, которые ночуют в конюшнях, куда их пускают из милости, и живут подаянием любителей, питаясь объедками в ближних тавернах. Некоторые из них пришли из Андалузии, сопровождая быков, да так и остались навсегда на задворках цирка.

Гальярдо бросил в протянутые шапки несколько монет и вошел в цирк через Конюшенные ворота.

В коррале он увидел группу любителей, пришедших посмотреть пробу лошадей. Потахе, с гаррочей в руке, звеня огромными шпорами, собирался вскочить в седло. Конюхи окружили поставщика лошадей, тучного, немногословного человека в широкополой андалузской шляпе. С невозмутимым спокойствием он отвечал на дерзкие и оскорбительные шутки зубоскаливших пикадоров.

«Ученые обезьяны», засучив рукава, тащили в поводу нескольких жалких кляч, предназначенных для пробы. Все последние дни они объезжали и школили этих несчастных одров, еще хранивших на своих боках кровавые следы от ударов шпорами. Наездники пускали их рысцой, ударами подкованных каблуков понуждая к резким поворотам, чтобы подготовить их для работы на арене. Бедные животные возвращались с кровоточащими боками, и, раньше чем отправить в стойло, их приходилось окатывать водой. Вокруг бассейна, в выбоинах между булыжниками, застаивались красные, как вино, лужи.

Предназначенных для завтрашней корриды лошадей тащили из конюшен чуть ли не волоком. Пикадоры должны были осмотреть их и отобрать пригодных.

Жалкие лошадиные остовы выступали неверным шагом, на их истерзанных боках можно было прочесть историю печальной старости, болезней и людской неблагодарности. Тут были невероятно тощие клячи, скелеты с выступающими ребрами, обросшие длинной всклокоченной гривой. Рядом с ними били копытами гордые кони со сверкающими глазами и лоснящейся шерстью. Казалось непонятным, почему великолепные животные, будто недавно выпряженные из роскошной кареты, могли попасть в общество издыхающих кляч. Но они-то и представляли наибольшую опасность: это были неизлечимо больные лошади – подверженные головокружениям, они внезапно падали на землю, сбрасывая всадника через голову. А среди жертв несчастья или болезни жалобно позвякивали подковами инвалиды труда: лошади, долгие годы проработавшие на фабриках и на мельницах или пахавшие землю, а то и извозчичьи клячи – рабочая скотина, отупевшая от привычки годами тащить за собой плуг или повозку, несчастные парии, которым суждено трудиться до последнего часа. Даже когда бык вспорет им брюхо рогами, они будут развлекать публику своими скачками и брыканием.

Печальное зрелище! Добрые тусклые, желтоватые глаза; тощие холки с присосавшимися к ним зелеными жадными мухами; костлявые морды, по которым ползают паразиты; угловатые бока, словно поросшие мхом; чахлые груди, сотрясаемые хриплым ржанием; дрожащие, подламывающиеся ноги, до самых копыт покрытые длинной шерстью.

Желудки, привыкшие к голодовке, не справлялись с обильным кормом, которым хотели поддержать силы животных, и все вымощенное пространство корраля было усеяно зловонным навозом. Чтобы оседлать подобную скотину, дрожащую от бешенства или падающую от слабости, нужно было не меньше мужества, чем для встречи с быком. На спину лошади взваливали огромное мавританское седло с высокой лукой, желтым сиденьем и закрытыми стременами. Случалось, что под тяжестью седла иная кляча едва не падала на землю.

В переговорах с поставщиком лошадей Потахе держался высокомерно. Он выступал от собственного имени и от имени своих товарищей, и каждое его цыганское проклятие вызывало хохот даже у «ученых обезьян». Остальные пикадоры могли доверить ему все дела с лошадниками. Лучше него никто не договорится с этим народом.

Конюх подводил к нему какую-нибудь понурую клячу с лохматой шерстью и торчащими ребрами.

– Что ты мне тащишь? – кричал Потахе в лицо поставщику. – Никуда эта дрянь не годится. На эту скотину никто и не сядет. Сажай на нее свою бабушку!..

Флегматичный поставщик был невозмутим. Если Потахе не решится сесть на эту лошадь, то только потому, что нынешние пикадоры всего боятся. В старые времена сеньор Кальдерон, или Триго[49], или любой другой наездник на таком добром и послушном коне выступил бы в двух корридах подряд, ни разу не упав, и хоть бы одна царапина осталась на лошадиной шкуре. Ну, а теперь! Теперь только и видишь – страху много, а стыда нет.

Пикадор и поставщик спокойно и даже дружелюбно издевались друг над другом, словно в их устах самая страшная брань в силу привычки теряла свое значение.

– А ты, – отвечал Потахе, – ты просто наглец, такой же мошенник, как Хосе Мария Темпранильо. Убирайся со своей клячей. Пускай на нее садится твоя лысая бабка, что ездит на помеле в субботнюю ночь!

Все кругом хохотали, а поставщик только пожимал плечами.

– Ну что плохого в этой лошади? – мирно возражал он. – Зря придираешься. Неужто лучше какая-нибудь чумная или припадочная, которая сбросит тебя на арене через голову, едва ты подъедешь к быку? А эта здорова, словно яблочко. Двадцать восемь лет работала, как приличная особа, на заводе газированных вод, и никто о ней дурного слова не сказал. А теперь приходишь ты, начинаешь орать, выискивать у нее изъяны и ругать ее как последнюю тварь!..

– Не нужно мне ее, хватит!.. Бери ее себе!

Поставщик не торопясь подошел к Потахе и спокойно, как человек, имеющий опыт в подобных переделках, прошептал ему что-то на ухо. Пикадор, продолжая ворчать, направился в конце концов к лошади. «По мне, пускай остается!» Он не хочет, чтобы болтали, будто он несговорчивый человек, способный подвести товарища.

Поставив ногу в стремя, он обрушился на бедную клячу всей тяжестью своего тела и подъехал к толстому столбу, вмурованному в каменную ограду корраля. Подняв пику, Потахе несколько раз вонзил ее в столб с такой силой, словно перед ним находился могучий бык. При каждом толчке несчастная лошаденка вздрагивала и падала на колени.