— Леди, — говорит Итэн. — Может быть нам стоит относиться друг к другу с большим…
— Заткнись! — говорят Мэнди и Морриган одновременно.
— Пониманием, я хотел сказать пониманием, — продолжает Итэн чуть менее уверенно.
Морин вздыхает:
— Успокойся, Морриган. Мы здесь вовсе не для того, чтобы пререкаться с осквернителями мира Господа нашего.
— Спасибо, — говорю я. — Чудесно, что мы так хорошо друг друга знаем.
Но Морин не обращает на нас внимания.
— Мы здесь, чтобы вырвать твоего сына из места, которое хуже, чем ад.
— Из «Бургер Кинга»? — спрашиваю я.
Морин, в отличии от ее раздраженной дочери, выглядит совершенно спокойно. Будто и не собирается пачкать свою душу темными ритуалами на кладбище.
— Как ты думаешь, где сейчас душа твоего брата, Франциск? — спрашивает меня Морин. Глаза ее синие и холодные, как северное море. Не дожидаясь моего ответа Морин продолжает:
— Среди всех поглощенных Грэйди душ, совсем один в месте, где каждый плачет или кричит от боли.
Морин говорит без жалости, просто констатирует факт.
— Это практически ад. Только в аду ты мучаешься и умираешь вместе со всеми. А тут ты один — живой, а все вокруг тебя страдают и ненавидят тебя за это. Поэтому Доминик сейчас в месте худшем, чем ад.
— Знаешь, Морин, описание действительно напоминает «Бургер Кинг», — говорит папа, видимо справедливости ради.
Расклад, словом, получается примерно такой: папа и Морин делают вид, что не происходит ровным счетом ничего особенного и они все контролируют, Морриган и Мэнди готовы врезать друг другу в любой удобный момент, Мильтон изрекает из себя самые мрачные пророчества со времени его опасений, что я стану геем, а мы с Итэном чувствуем себя как на студенческой вечеринке, где неловко и интересно примерно в равной степени.
Наконец, появляется Ивви. Чувствует она себя явно еще более неловко, чем мы с Итэном вместе взятые. На Ивви старые, рваные на коленях брюки и застиранная белая рубашка. Мне кажется, я легко могу проследить ход мыслей Ивви, который заключался в очень простом предположении: психи, наверняка, будут поливать друг друга кровью и одежда окажется безнадежно испорчена.
— Здравствуйте, — говорит Ивви. Она, я вижу, старается не смотреть на нас с Мэнди. Зато, когда видит Мильтона — делает шаг назад, скрещивает руки на груди, ровно тем же движением, что и Морриган.
— Что с ним? — спрашивает она, и в голосе ее все-таки звучит хорошо скрытое волнение.
— Дочь Вавилона, — говорит Мильтон. — Опустошительница. Блажен тот, кто отомстит за все, что ты сделала нам.