День был грустный, осенний, дождливый, когда после поспешного путешествия днём и ночью, неопределёнными дорогами, приближался Флориан Шарый к Кракову; увидев издалека городские стены, костёльные башни и купола, он набожно перекрестился, благодаря Бога, что привёл его сюда целым. Дело было не столько в его собственной жизни и здоровье, потому что, служа рыцарем, знал, что почти каждый час он должен был подвергаться опасности – как, скорее, в новости, которую вёз королю, потому что это было важно для него и всей Польши.
Возрадовалось его лицо, обычно довольно хмурое, когда увидел уже себя под самым городом, будучи уверен, что посольство своё справил.
Когда рассмотрелся около города, которого давно не видел, и околицы, восхищаясь их красотой, почти у самых стен на равнине он заметил большое сборище людей или что-то наподобие лагеря.
Там пановало великое движение, словно рынок вынесли за ворота. Стояли разбитые холстяные шатры, много возов, кое-где на прутьях как бы навешанные хоругви и вьехи[5]… Крутилось достаточно наездников, разных упряжек и пешего люду.
Сначала Шарый подумал, что, должно быть, приехал в день ярмарки или праздничный, о котором не ведал, хотя календарь, как каждый держатель земли, знал на память, когда на тропинке он столкнулся с вооружёнными людьми, которые везли сено, и сами на верховых конях, навьюченных им, выглядели как копны сена.
Поздоровавшись с одним из них, Флориан спросил, что здесь так тучно и шумно в этот день около города.
– А откуда вы? – спросил парень, который так был обложен сеном, что у него над ним торчали только голова и шлем. – Откуда вы, что ни о чём не знаете?
– Я немного издалека, – сказал Флориан.
Тот с сеном внимательно к нему присматривался.
– Как будто Флориан из Сурдуги! – воскликнул он.
– Я и есть! – сказал живо Шарый. – А вы?
– А меня вы, пожалуй, из-за этого сена не признали или забыли. Мы не раз в Серадзе встречались на съездах. Я Яник Тжаска.
– А, правда! – воскликнул весело Шарый. – Простите, что…
Тжаска был землевладельцем над Пилицей, также небогатым, но очень хитрым. Человек старого рыцарского рода, почти не слезал с коня, в доме не долго согревал место и так в седле добивался судьба, а добиться не мог! Знали его все по той подвижности и тому усердию, за которые до сих пор ничего, кроме шишек, не мог напроситься.
Это не обескураживало Яника, сам смеялся над тем, что не имел счастья. Был бедный, но весёлый, но люди его любили.
– Вижу, – сказал Яник, высовывая немного голову из того сена, которое, было прицеплено с обоих боков, – вижу, что вы Сурдуги не охраняете, а шатаетесь где-то по свету.
– Не по доброй воле! – вздохнул Шарый.
– Я и сам догадываюсь, так бы вы от жёнки не уехали, – смеялся Яник.
– А вы тут, что делаете? – спросил Шарый.
– Я тут, как видите, не один, – говорил Тжаска, – со всех сторон король стягивает людей. Кто жив… Замок полон, город полон, аж мы должны были вылиться за ворота и стоим лагерем тут… На войну снова собирается и, наверно, на жестокую. Говорят, что чех на нас тянет с одной, а крестоносец и кусочек Бранденбурга с другой стороны и, наверное, силезцы. И Бог изволит знать, кто ещё. Потому что, как на войну соберётся, никогда одной не достаточно. Крестоносцам, видимо, подкрепления с целого света идут. Нашему старому Локтю не дадут ни отдохнуть, ни вздремнуть. Такая уже его доля, чтобы никогда покоя не знал!