На его челе было написано, что был муж великого труда, великой боли и деяний великих. Над челом, как туча, висела какая-то грусть и мощная сила. Разросшиеся кустистые брови, стянутые в кучу, закрывали глаза, словно для того чтобы из сумрака блестели сильней. Имел впалые уста и щёки…
При том лице старца тело было молодое и живо обращалось. Не сломили его войны, но укрепили. Не утомлённый, он двигался, смотрел, указывал, спрашивал, а, говоря, постоянно думал. Уста были активные, лицо, покрытое тучей, что-то иное раздумывало…
Не смел Шарый один так приблизиться к пану, не сказав, и, увидев на коне немного вдалеке от него Хебду, серадского воеводу, от которого он был выслан, поскакал рысью к нему.
Помиан Хебда, немолодой пан, высохший, увядший, нелюбезный и горячка, крутился среди серадзин, которых с радостью увидел Шарый. Узнав Флориана, он сам направил к нему коня и, так как был всегда вспыльчивый, скоро начал кричать:
– А, ты уже здесь? А с чем? Говори же? Посольство справил? Что же принёс?
Шарый тем временем спешился и шёл к нему.
Кивнул, чтобы тот наклонился, на что Хебда сразу начал проявлять гнев, и стал ему на ухо спешно рассказывать, с чем его прислали…
Едва услышав первые несколько слов, воевода уже с коня слезал, бледный и встревоженный.
Не давая широко разговориться Флориану, потянул его за собой к королю.
Здесь, шепнув несколько слов, уже Флориана толкнул вперёд, восклицая:
– Говори же! Говори…
Таким образом, слушая отчётливый приказ, Шарый, хоть ему казалось, что чересчур много ушей слушало, собирался уже начать, уступая воеводе, но, увидев, что вокруг теснятся люди, и, догадавшись, что бросить в лагерь плохие вести – это как переполох сеять, сказал воеводе, что ему велено одному королю это доверить…
И рукой он указал на громоздящееся вокруг рыцарство.
Все сделали вывод, что он был прав, а так как неподалёку стоял бедный, грубый шатёрик какого-то полководца, король, подъехав к нему, слез с коня и вместе с Хебдой вошёл, ведя за собой Флориана.
– Милостивый пане, – отозвался Шарый, учинив ему поклон, – я был выслан паном воеводой к Винчу из Поморья, дабы приказать ему как можно быстрей появиться с людьми. Я поспешил с этим в Познань и, не дотянув до города, в постоялом дворе мне рыцарские люди объявили, что воевода чем-то недовольный уехал к поморянам и что там мне нужно его искать.
Итак, я направился к поморянам. Туда прибыл к ночи. Застал воеводу с малой горстью людей и сразу справил посольство. Принял меня как следовало и объявил, что долг свой исполнит.
Я шёл тогда на отдых, когда уже ночью, незнакомый человек, именующий себя священником и слугой Божьим, под великой клятвой доверил мне, поручая, чтобы дал знать королевичу и вам, что воевода в заговоре с крестоносцами, что собирается ехать к ним с Петреком Копой и что в Великой Польше из-за предателей Наленчей и королевичу небезопасно.
Локотек вскочил, слушая это, и, стиснув руки с такой горячностью, которой в нём не видывали, пожалуй, в битвах, крикнул, подбегая к Шарому:
– Недостойный предатель! Ты дал знать моему Казимиру?
– Оттуда еду, – отпарировал Флориан.