Среди ночи звонит мобильник, и весёленькая музычка сигнала звучит неожиданно жутко — точно смех чудовищного ребёнка с морщинистым старческим личиком. Она всматривается в номер, который высветился на дисплее, и пытается вспомнить — кто бы это мог быть: номер кажется странно знакомым…
Внезапно она
Пусть мёртвые покоятся в своих могилах.
Телефон звонит снова, и она, не глядя, выключает его.
Поутру, лишь только она включает телефон, тот разражается истерической трелью. Она на секунду меняется в лице, но, едва глянув на дисплей, облегчённо вздыхает. Номер свой, знакомый, нестрашный.
— Ой, Костик! Привет, солнце моё!
— Слышь, ты, коза! Ты на хрена меня вчера сбросила?
— Ты что орёшь на меня, в чём дело?
— Лидок, ты дурочку не включай, поняла? Я тебе вчера ночью набрал, а ты вызов сбросила и трубу вырубила. Что, скажешь — не было такого?
— Костик, ты не ори на меня, понял? И за язычком следи, я тебе не шалава из кабака, чтобы так со мной разговаривать.
— А ты мне, сука, не указывай, как мне с тобой говорить! Тебе задали вопрос: почему ты вчера меня сбросила и отключилась? Помешал, да?
— Думай, что хочешь, — говорит она.
В ответ звучит захлёбывающаяся матерная скороговорка, и Лидия отключает связь. Через некоторое время Костик звонит снова и пытается воззвать к её совести.
— А знаешь что, друг любезный, — Лидия говорит спокойно, хотя в глазах её блестят слёзы, — пошёл ты… — и подробно объясняет, куда и как собеседнику следует идти. — И если ты хочешь казаться похожим на мужчину — не звони мне больше. Game over.
…Телефон надрывается в комнате, но Лидия не слышит его. Стоя у окна на кухне, она наливает до краёв чайный стакан коньяку и выпивает его как воду.
Только сейчас ей стало окончательно ясно, что она на самом деле ненавидит своего «друга любезного». Ненавидит его растущее пузико и бабскую пухлую задницу; ненавидит его мелкотравчатый «бизнес», о котором он готов пафосно распространяться часами; ненавидит его старушку «девятку», которую он называет «тачилой»; ненавидит его дружков — таких же мелких торгашей — и их безмозглых подстилок; ненавидит его ограниченность и свинское презрение ко всему, кроме пива, «бизнеса», тачек, шлюх и ментовских сериалов. Ей стало ужасно жалко себя, своего золотого времечка, потраченного на разных ублюдков вроде этого «друга любезного». Она бы, наверное, покончила с собой, если бы не чувство садистского удовлетворения от сознания того, что она сама прекратила опостылевший «роман».
Она поймала себя на том, что последнее время всё чаще вспоминала о