Она помолчала.
— Мясо сгрызут, и отходят. Ждут, пока новое нарастёт. А как нарастёт — снова кидаются. И грызут, грызут…
Голос прервался. Но тут же она ощутила его тёплую ладонь на своем лбу. Прикосновение успокаивало.
— Зачем же вы меня сюда звали? — спросил он.
— Звали? — удивилась она, и тут же сама догадалась. — Так это дед Суходрев сказал, что никто, кроме тебя, от коровьей чумы не спасёт. Дед много чего знал. У него в лесу даже своя келья была, он ходил туда молиться. И однажды сказал, что никто не поможет: я-де жертву самому Власию приносил, умаливал, — но и Власий не смог чуму прогнать. Надо-де собачьего бога звать. Он последний из скотьих богов жив остался. И "жив огонь" добыть поможет. Ты ведь помог?..
Он не ответил. Да она и не ждала ответа.
— Мне барина жалко очень. Он такой добрый. Давеча конфект городских через горничную передал. А тут иду по деревне — а мне староста навстречу. А староста у нас правильный, но сердитый. Суёт мне в руки свёрток. И говорит тихо: "Это тебе от барина. Если стыда нет — носи. А только я бы и родной дочери не посоветовал". Я в овин забежала, развернула — а там шаль белая, с узорочьем по краю… Я её обратно завернула, да там, под сеном, и закопала.
Ей было спокойно и хорошо.
— А ещё барин обещал меня в ученье отдать, в город увезти.
Она вздохнула. Его ласковые руки касались её губ, щёк, глаз.
— Ох, — вдруг сказала она. — Я ж теперь совсем некрасивая! Глаз набок стал глядеть!..
И тогда он поцеловал её в больной глаз и шёпотом сказал:
— Я ещё не встречал таких красивых, как ты. Впервые встретил — за тысячи лет.
* * *
Утром, за завтраком, Пётр вдруг сказал с расстановкой:
— А на деревне-то у нас — озорничают.
— Что такое? — спросил Григорий Тимофеевич, откладывая нож и вилку.
— У Захаровых кто-то ночью ворота дёгтем вымазал.
Григорий Тимофеевич потемнел.
— Парни, говорю, озоруют, — как бы ничего не замечая, продолжал Пётр Ефимыч. — Девка-то у Ивана, Феклуша, — с норовом, всех парней отвадила. Вот они и отомстили.
ebooksa