— Да за что же? — чуть не вскрикнул Григорий Тимофеевич.
Пётр Ефимыч оторвался от еды, поглядел на дядю, лукаво сощурил глаза.
— Может, и не за что. Так, из озорства просто. А может, и был грех какой… Тёмный у нас народ!
Григорий Тимофеевич молча, отрешённо глядел на него.
— Иван теперь Феклушу на конюшне вожжами охаживает. По-отцовски учит, значит.
Зазвенело вдруг: это Григорий Тимофеевич отбросил вилку. Потом сорвал салфетку, отбросил полотенце, лежавшее на коленях.
— Что с тобой, Григорий? — спросила Аглаша.
Спросила не заботливо — почти строго. Имя Феклуши ей уже было знакомо. Дворовые шептались, а горничная докладывала. Григорий Тимофеевич-де дохтура нарочно для Феклуши из Волжского вызывал. Говорят, подарки ей дарит.
Григорий Тимофеевич быстро взглянул на жену, пробормотал:
— Прости, Аглаша, — и быстро вышел из столовой.
Аглая уронила вилку.
Пётр Ефимыч сидел смущённый, опустив голову.
Аглая вызывающе спросила:
— Ну, Пётр Ефимыч, какие ещё новости на деревне? Уж не стесняйтесь, продолжайте, коли начали. А то мне тут одной без новостей скучно, — хоть волком вой.
* * *
Григорий Тимофеевич не жалел коня. Ледяная дорога звенела под копытами, грязная ледяная крошка летела в стороны. Встречные крестьяне поспешно отворачивали телеги в сторону, пешие — не успевали снять шапки.
На всём скаку барин подлетел к измазанным чёрными кляксами и полосами, похожими на кресты, воротам Захаровых. Спешился, открыл ворота, вошёл во двор.
Хозяйка стояла на крыльце. При виде барина взмахнула руками:
— Ах, батюшки! Грех-то какой! Феклуша-то наша, Григорь Тимофеич…
— Где Иван? — прервал её Григорий Тимофеевич.