Смеркалось.
Падали сверху крупные редкие снежинки. И последние почерневшие листья. И было в воздухе над ним что-то ещё: сквозь мельтешение снежинок и листьев появлялись и исчезали тени. То приближались, то отдалялись. Отдаленно они были похожи на собак или волков.
Сожрать, что ли, хотят? Свежую кровь почуяли?
И действительно, он почувствовал на горле, на груди горячие прикосновения. Кто-то лизал его раны. Или… Нет, не лизал — зализывал.
Григорий Тимофеевич застонал, почти пришёл в себя. Тени кружили вокруг, поднимались в темнеющее небо и исчезали. На их место опускались новые — и снова лизали горячими шершавыми языками.
Нет, это не волки. Это духи священных собак, арлезы. Арлезы, которые спускаются с небес, чтобы воскресить смертельно раненых в бою…
Григорий Тимофеевич снова прикрыл глаза и забылся, провалился во тьму — в подполье. И судорожно стал искать руками по углам, и шёпотом звать: "Феклуша! Феклуша, родная, ты где?". Кругом были скользкие стены, и было очень, очень зябко.
— Да здесь я, здесь! — ответил вдруг кто-то, смеясь.
Ласковые нежные руки прижались к холодным щекам Григория Тимофеевича. Растрепали усы и бороду.
— Поцелуй же меня, поцелуй! — простонал Григорий Тимофеевич.
— Сейчас, сейчас, подожди…
И он почувствовал нежный, невероятно нежный поцелуй. Холодный и горячий одновременно, жадный и неторопливый, солёный и сладкий. Григорий Тимофеевич вздрогнул и выгнулся от наслаждения, ища губами: ещё, ещё!
Но что-то закрыло ему рот, и голос, совсем не похожий на голос Феклуши, произнёс строго:
— Пока хватит, Гришенька, дел ещё много. Приготовься: сейчас ты войдёшь в рай.
Он мучительно попытался открыть глаза, и одновременно — вспомнить, чей же этот до боли знакомый голос?
И внезапно вспомнил. Это был голос Аглаши.
В ту же секунду ему удалось открыть глаза, уже припорошённые снегом. Он открывал их всё шире, и начинал видеть: из тёмного леса, из чащи, из летящего прямо ему в лицо снега на него надвигалось нечто грозное, непонятное.
— Аглаша? — вскрикнул он холодеющими губами.
— Называй меня так, если хочешь. Я слышала миллионы имён, которые люди выговаривали в свой последний час. Эти имена — последние слова, сказанные ими. Людям дороги имена, я знаю. Но только некому их бывает услышать. Разве что — тишине…
Григорий Тимофеевич замер с расширенными глазами и открытым ртом. Из тьмы на него наплывало огромное, непонятное, постепенно заполнявшее всё пространство вокруг, — не только лес, но и само небо, и даже тот клочок земли, на котором он лежал.
ebooksa