Собачий род

— И ломболон унесли… Какой мне теперь шаманить! Я и язык свой забыла!..

Катька подпёрла морщинистую щёку чёрной рукой.

— Я ведь в девчонках два года с тунгусами прожила, под Турой. Их язык знала, — сейчас забыла. И слова эти ломболон, унтувун — ихние. Своих не помню, однако. Старая стала.

Стёпка помрачнел. Потом лицо его внезапно просветлело.

— В тайге, слышь, тропы остались.

— Знаю, — отозвалась Катька.

— Засечки там на старых соснах.

— Знаю. Только по тем тропам давно никто не ходит.

— Мы разве знаем? — спросил Стёпка. — Тропа травой заросла, но эвенк так ходит — траву не примнёт.

Катька покачала головой.

— Когда тут последний раз эвенк проходил, ты помнишь? И я не помню. Отец говорил — раньше они сюда часто ходили.

Стёпка упрямо повторил:

— А может, и сейчас ходят. Мы не видим — они ходят.

— Ну, пусть ходят. И что?

— У них шаманы ещё есть. Они сильный народ, не такие, как мы.

— Теперь ты глупость говоришь, — покачала головой Катька. — Они тоже теперь в избах живут, телевизор смотрят. Диких-то тунгусов не осталось, поди.

И оба замолчали.

Трещали берёзовые поленца в печке. Гудело в трубе. За окошком было темно, и мороз наваливался на стекло всей своей мощной, тяжёлой белой грудью.

— Ладно, — сказала, пораздумав, Катька. — На той стороне Лонтен-Я живет один тунгус. Далеко, а у меня ноги болят…

— А ты санки возьми, — сказал Стёпка.