Вы, конечно, шутите, мистер Фейнман!

– Иди-ка, встань вон там, рядом с о Americanо, и поучись у него играть на frigideiral

Я думаю, со мной произошло примерно то же, что происходит с приезжающим в Америку французом, который не знает английского языка. Поначалу он делает в разговоре столько ошибок, что его и понять-то толком нельзя. Однако он практикуется, начинает говорить все лучше и лучше, и тут вы обнаруживаете, что в его речи присутствует некая упоительная особенность – милый такой акцент, просто заслушаться можно. Видимо, и я играл на frigideira со своего рода акцентом, – ведь не мог же я сравняться с ребятами, которые играют на ней чуть ли не с рождения, значит, в моей игре должен был присутствовать некий акцент. Но как бы там ни было, я стал довольно приличным исполнителем.

В один из предшествовавших Карнавалу дней глава нашей школы самбы сказал:

– Ладно, нам следует поупражняться в игре на ходу. Пошли на улицу.

Вышли мы со строительной площадки на улицу, а там полным-полно машин. На примыкающих к Копакабане улицах всегда творится черт знает что. Хотите верьте, хотите нет, но троллейбусы там едут в одну сторону, а машины в другую. А мы заявились туда в самый час пик и намеревались пройти по середине Авенида Атлантика.

Я подумал: «Господи Иисусе! У шефа же нет лицензии, он ни о чем не договорился с полицией, вообще никаких предварительных шагов не предпринял. Просто взял да и вывел нас на улицу».

Зашагали мы по улице, и люди вокруг пришли в полный восторг. Кто-то из прохожих разжился веревкой и оцепил нас этаким прямоугольником, чтобы никто лишний не лез в наш строй. Люди начали высовываться из окон. Всем хотелось услышать новые самбы. Очень волнующая получилась репетиция!

Едва мы тронулись в путь, как я увидел вдали на улице полицейского. Он глянул в нашу сторону, тут же понял, что происходит, – и начал направлять поток машин так, чтобы тот нас огибал! Никакой формальщины. Никто ни с кем не договаривался, и тем не менее все получилось как надо. Какие-то люди держали вокруг нас веревочное ограждение, пешеходы толпились на тротуарах, полицейский регулировал движение машин (вскоре возникла пробка), а мы шагали себе и шагали. Прошлись по улице, свернули за угол и так обошли – на авось! – всю Копакабану.

Завершилась эта прогулка на маленькой площади перед домом, в котором жила мать нашего лидера. Мы стояли на площади, играли, и его мать, тетка и прочая родня выбежали из дома. Все в передниках – они что-то стряпали на кухне, – и видели бы вы, как они разволновались, чуть ли не до слез. До чего ж это было здорово – доставлять людям такую радость! А сколько слушателей повысовывалось из окон – с ума можно было сойти! Я вспоминал, как впервые приехал в Бразилию, как увидел один из игравших самбу оркестриков, как полюбил эту музыку, почти до безумия, – и вот теперь я сам играл в таком оркестрике!

Кстати, когда мы маршировали по улицам Копакабаны, я заметил в толпе прохожих двух молодых дам из нашего посольства. И на следующей неделе получил из посольства письмо, в котором говорилось: «Вы делаете очень важное дело – трали-вали…» – как будто моя цель состояла в том, чтобы улучшить отношения между Соединенными Штатами и Бразилией! Как будто именно эту «важную» задачу я и решал.

Да, так вот, мне не хотелось появляться на репетициях в костюме, который я надевал, когда отправлялся в университет читать лекции. Ребята нашей школы были бедняками, одежду носили старую, потертую. Ну и я тоже, чтобы не выглядеть среди них белой вороной, облачался в старенькую майку и поношенные штаны. Однако проходить в таком виде через вестибюль роскошного, глядевшего на пляж Копакабаны отеля на Авенида Атлантика я тоже не мог. Поэтому я спускался на лифте в подвал и покидал отель через черный ход.

Перед самым Карнавалом должно было состояться особое состязание между школами самбы, относящимися к разным пляжам – Копакабане, Ипанему, Леблону, – всего их было три или четыре, и одна из них – наша. Нам предстояло пройти в костюмах по Авенида Атлантика. Меня это дело немного пугало – я ведь все-таки не бразилец. Впрочем, мы собирались облачиться в костюмы греков, и я решил, что грек из меня получится не хуже прочих.

* * *

В день состязания я обедал в ресторане отеля, и метрдотель, нередко видевший, как я, заслышав самбу, принимался постукивать пальцами по столу, подошел ко мне и сказал:

– Мистер Фейнман, сегодня произойдет нечто такое, что вам очень понравится! Это tipico Brasileiro – чисто бразильское событие: прямо перед нашим отелем пройдут маршем разные школы самбы! Они так хорошо играют – вы просто должны их услышать!

Я ответил:

– Ну, вообще-то я нынче вечером занят. Не знаю, смогу ли.

– О! Но вам это правда понравится. Tipico Brasileiro! Он все настаивал, а я все твердил, что, наверное, присутствовать при этом событии не смогу, – в общем, разочаровал его напрочь.

Вечером я натянул старую одежду и, как обычно, покинул отель через подвальный черный ход. На строительной площадке мы переоделись и вышли на Авенида Атлантика – сотня бразильских греков в бумазейных костюмах, я шел в последних рядах, играя на frigideira.

По обеим сторонам Авенида Атлантика собралась огромная толпа, изо всех окон высунулись люди, мы приближались к отелю «Мирамар», в котором я жил. Там на столах и стульях стояла масса людей. Мы шли и играли, быстро-быстро, и наконец наш оркестр поравнялся с отелем. И я вдруг увидел, как один из официантов подпрыгнул и ткнул в меня пальцем, – и даже сквозь создаваемый нами шум услышал его вопль: «О PROFESSOR!» Вот тогда метрдотель и понял, почему я не мог наблюдать за состязанием – потому что сам в нем участвовал!

На следующий день я увиделся с дамой, которую часто встречал на пляже, она занимала номер, окна которого выходили на Авенида Атлантика. Дама эта наблюдала вместе с друзьями за парадом школ самбы, и, когда мы проходили мимо, один из ее друзей воскликнул: «Прислушайтесь к парню, который играет на frigideira – ну и лихо же у него получается!» В общем, я имел успех. И радовался этому, поскольку преуспел в том, на что предположительно был ничуть не способен.