Вы, конечно, шутите, мистер Фейнман!

Главная беда состояла в том, что этим ребятам никто ничего не объяснял. Армии требовалось так называемое «Специальное инженерное подразделение» – она набрала по всей стране умных, обладающих инженерными способностями выпускников школ, привезла их в Лос-Аламос, поселила в бараках. Однако им ничего не сказали о том, чем они будут здесь заниматься.

Они приходили на свои рабочие места, усаживались за машины IBM – пробивали на перфокартах числа, смысла которых не понимали. Что за расчеты они производят, им не говорили. Я заявил, что первым делом нужно объяснить этим ребятам, чем они занимаются. Оппенгеймер, переговорив со службой безопасности, получил особое разрешение, благодаря которому я смог прочитать им подробную лекцию о том, что мы делаем, и они страшно разволновались: «Так мы участвуем в войне! Вот оно что!» Теперь они знали, что означают их числа. Если давление возрастает, высвобождается больше энергии, и так далее и тому подобное. Они поняли, чем занимаются.

Все изменилось полностью! Ребята начали сами придумывать, как улучшить работу. Усовершенствовали нашу схему. Работали по ночам. Ни в каких указаниях они при этом не нуждались – да и вообще ни в чем. Они прекрасно понимали, что делают; они разработали несколько программ, которыми мы в дальнейшем и пользовались.

В общем, это был настоящий прорыв, и, чтобы добиться его, потребовалось лишь одно: объяснить им что к чему. За предыдущие девять месяцев мы решили три задачи, за три следующих – девять. То есть работа пошла почти в десять раз быстрее.

Один из наших секретных способов решения задач состоял в следующем. Каждая задача представляла собой колоду перфокарт, которые обрабатывались циклически. Сначала сложение, потом умножение – так перфокарты проходили все машины в зале, и проходили медленно, круг за кругом. А мы додумались до того, чтобы использовать колоды разных цветов, – вторая проходила тот же цикл, что и первая, но, так сказать, со сдвигом по фазе. В итоге одновременно решались две или три задачи.

Однако из-за этого у нас возникали другие сложности. Ближе к концу войны, например, как раз перед самыми испытаниями в Альбукерке, возник вопрос: какая энергия будет высвобождаться при взрыве бомбы? Мы рассчитали этот показатель для бомб разных конструкций – но не для той, которая в конечном итоге была взорвана. Поэтому к нам пришел Боб Кристи и сказал: «Мы хотели бы получить результаты для этой штуки через месяц», хотя, возможно, он назвал какой-то другой, но тоже очень короткий срок, скажем, три недели.

Я ответил:

– Это невозможно.

Он возразил:

– Послушайте, вы решаете за месяц примерно две задачи. Получается две или три недели на задачу.

– Знаю, – говорю я. – Однако на самом деле решение занимает срок более долгий, просто мы решаем задачи параллельно. Времени на решение одной задачи уходит больше, чем вы полагаете, а возможностей ускорить этот процесс у нас нет.

Он ушел, а я задумался. Может, такая возможность все-таки существует? Если мы не станем использовать машину ни для чего другого, значит, никаких помех при решении задачи возникать не будет, так? И я бросил моим ребятам вызов, написав на доске: «СМОЖЕМ ЛИ МЫ ЭТО СДЕЛАТЬ?» Все они как завопят: «Да, мы будем работать в две смены, сверхурочно! – что-то в этом роде. – Мы постараемся! Постараемся!»

Мы ввели правило: все другие задачи побоку. Задача у нас только одна, и на нее бросаются все силы. И ребята принялись за работу.

Моя жена, Арлин, болела туберкулезом – болела очень тяжело. Все выглядело так, точно в любую минуту могло случиться самое худшее, поэтому я заранее договорился с одним моим знакомым по общежитию о том, что, если жене станет хуже и мне придется срочно поехать в Альбукерке, я позаимствую его машину. Знакомого этого звали Клаус Фукс. Он был шпионом и как раз на этой машине доставлял наши атомные секреты из Лос-Аламоса в Санте-Фе. Но этого, конечно, никто не знал.

Состояние жены ухудшилось. Я взял машину Фукса и по дороге подсадил в нее двух путешествовавших на попутках ребят – на случай, если по пути в Альбукерке с моей машиной что-нибудь случится. И, разумеется, на самом въезде в Санта-Фе у нас спустила шина. Ребята помогли мне заменить ее, но как только мы выехали из Санта-Фе, спустила вторая. И мы, толкая машину, докатили ее до ближайшей заправочной станции.

Ремонтник заправочной станции возился с другим автомобилем, нужно было подождать, когда он закончит. Я и не думал обращаться к нему с просьбами, однако мои попутчики подошли к ремонтнику и объяснили ему, в каком я нахожусь положении. Вскоре мы получили новую шину (но не запаску, с шинами во время войны было туго).

Милях примерно в тридцати от Альбукерке спустила третья шина, так что я бросил машину на дороге, и оставшуюся часть пути мы проделали на попутках. Я позвонил в гараж, чтобы оттуда приехали и забрали машину, пока я буду в больнице у жены.

Через несколько часов после моего приезда Арлин умерла. Пришла, чтобы заполнить свидетельство о смерти, и снова ушла медицинская сестра. А я остался, мне хотелось побыть рядом с женой еще какое-то время. На глаза мне попались часы, которые я подарил Арлин семь лет назад, когда туберкулез у нее только еще начинался. Вещь была для того времени очень изысканная: с цифровым табло, цифры которого прокручивались механически. Часы эти отличались капризным нравом и нередко останавливались по той или иной причине, – время от времени мне приходилось чинить их, однако все эти годы они продолжали ходить. А тут остановились снова, в 9.22 – в час и минуту, проставленные в свидетельстве о смерти!

Я вспомнил, как однажды, еще в МТИ, сидя в общежитии нашего братства, я вдруг ни с того ни с сего подумал, что моя бабушка умерла. И тут же – звонок. Но к телефону позвали Пита Бернейса, а вовсе не меня. Ничего с моей бабушкой не случилось. Я запомнил это на случай, если кто-нибудь затеет рассказывать мне такого же рода историю, но с иным концом. Решил, что подобные совпадения могут происходить случайно – в конце концов, бабушка сильно болела, – а людям при этом кажется, что они столкнулись со сверхъестественным явлением.

Больная Арлин всегда держала те часы рядом со своей койкой, и вот они встали точно в миг ее смерти. Ясно, что человек, хотя бы отчасти верящий в возможность таких вещей и не склонный к скептицизму, – особенно в подобных обстоятельствах, – не стал бы сразу же пытаться выяснить, что произошло, а сказал бы себе, что часов никто не трогал и объяснить случившееся каким-то нормальным образом невозможно. Часы попросту встали. Яркий пример фантастического явления.