Чапек. Собрание сочинений в семи томах. Том 2

22
18
20
22
24
26
28
30

— Встаньте, ради бога!

Она села на пятки, сложила руки, глядя на него в каком-то экстазе. Теперь… в ней уже не было сходства с той, под вуалью; и Прокоп вспомнил рыдавшую Анчи.

— Не плачьте больше, — пробормотал он мягко и нерешительно.

— Вы красивый, — с удивлением вздохнула она.

Он покраснел, буркнул:

— Идите… спать, — и погладил ее по горячей щеке.

— Я вам не противна? — розовея, шепнула она.

— Ни капельки!

Она не двинулась с места, взглянула на него глазами, полными тоски; и он склонился и поцеловал ее; она зарделась, вернула ему поцелуй так застенчиво и неловко, как если бы целовала впервые в жизни.

— Иди спать, иди, — смущенно проворчал он. — Мне еще надо… кое-что обдумать.

Она послушно встала, бесшумно начала раздеваться. Прокоп пересел в угол, чтоб не стеснять ее. Она снимала одежду без стыдливости, но и без тени фривольности, просто и естественно, как женщина в семейном доме; неторопливо расстегивает пуговицы, распускает шнурочки, тихонько укладывает белье, медленно стягивает чулки с сильных, совершенной формы ног; задумалась, потупила взгляд, по-детски шевелит длинными безупречными пальцами ступней; вот посмотрела на Прокопа, улыбнулась румяной радостью, шепнула:

— Я тихонько…

Прокоп в своем углу едва дышит: да ведь это опять незнакомка под вуалью! Это сильное, зрелое, прекрасное тело — она; вот так же серьезно и изящно снимает она одежду, так же стекают ее волосы на спокойные плечи, так, именно так поглаживает она, согнувшись в задумчивости, свои полные прелестные руки, и так же, так же… Он закрыл глаза: слишком сильно забилось сердце. Разве не видел ты некогда, смыкая веки в жестоком одиночестве, как стоит она у тихой семейной лампы, поворачивает к тебе лицо и говорит то, чего ты никогда не слышал? Разве тогда, сжимая руки свои коленями, не подмечал ты сквозь сомкнутые веки движение ее руки, простое и милое движение, в котором — вся мирная, молчаливая радость домашнего очага? Раз как-то явилась она тебе: стояла к тебе спиной, склонив над чем-то голову; в другой раз привиделась читающей у вечерней лампы. Быть может, сейчас — лишь продолжение тех снов, и все исчезнет, когда ты откроешь глаза, и останется с тобой одно твое одиночество?

Он открыл глаза. Девушка лежала в кровати, натянув одеяло до подбородка, не спуская с него глаз, полных беззаветной, покорной любви. Прокоп подошел, наклонился над ее лицом, изучая черты его с пристальным нетерпеливым вниманием. Она поглядела вопросительно, отодвинулась, освобождая ему место рядом с собой.

— Нет, нет, — пробормотал он и легонько поцеловал ее в лоб. — Ты спи.

Она послушно закрыла глаза и, казалось, перестала дышать.

Прокоп на цыпочках вернулся в свой угол. Нет, не похожа, уверял он себя. Ему все чудилось — она следит за ним из-под опущенных век; это мучило его, мешало думать; нахмурясь, он отвернулся, потом не выдержал — вскочил, тихонько ступая, пошел проверить. Глаза ее закрыты, дыхания не слышно; выражение лица — милое и преданное.

— Спи, — прошептал он.

Она слегка кивнула. Он погасил свет и, расставив руки, на цыпочках, вернулся в свой угол у окна.

Протекли бесконечно долгие, тоскливые часы; Прокоп, как вор, прокрался к двери. Не разбудит он ее? Заколебался, положив руку на дверную скобу; с бьющимся сердцем открыл дверь и выскользнул во двор.