В натуре любого человека всегда заложено какое-нибудь свойство, которое становится постоянным источником его провинностей, и если ему не приходится за них расплачиваться, благодарить он должен только фортуну.
Мы горестно недоумеваем, обнаруживая, что вновь и вновь впадаем все в те же грехи и что даже несчастья не исцеляют нас от наших недостатков.
Неизбежность облегчает даже такие беды, перед которыми бессилен разум.
Неизбежность отравляет те наши горести, которые не может исцелить.
Даже несчастья, постигшие у нас на глазах баловней славы или фортуны, не в силах отвратить нас от честолюбия.
Терпение есть искусство питать надежду.
Отчаяние довершает не только наши неудачи, но и нашу слабость.
Ни удары судьбы, ни ее дары не идут в сравнение с тем, что припасла для нас природа: она превосходит первую и суровостью, и добротой.
Посредственность равно нечувствительна и к высшим благам, и к наигоршим несчастьям.
В так называемом свете, пожалуй, больше легкомыслия, чем в сословиях, менее взысканных судьбой.
Светские люди не говорят о таких мелочах, о каких судачит народ, но и народ не интересуется таким вздором, каким заняты светские люди.
История знает великих людей, которыми двигали сладострастие или любовь, но я не помню таких, которые были бы волокитами. Что составляет главное достоинство одних, немыслимо в других даже как слабость.
Иногда мы обхаживаем людей, поразивших нас своим внушительным видом, как те молодые люди, что не сводят влюбленных глаз с маски, которая мнится им прекраснейшей из женщин, и не отстают до тех пор, пока не заставят ее открыть лицо и не убедятся, что это смуглый и бородатый недомерок.
Глупец, позволяющий себе вздремнуть в приличном обществе, похож на человека, который вырван любопытством из привычной стихии и теперь не может ни дышать, ни жить в разреженном воздухе.
Глупец подобен простолюдину, который, имея самую малость, мнит себя богачом.
Не желая ни скрывать свой ум, ни тратить его на пустяки, мы обычно лишь портим себе репутацию.
Иные авторы, писавшие о возвышенном, не упускали возможности первенствовать и в приятном, стремясь заполнить пространство между двумя крайностями и охватить всю сферу деятельности человеческого ума. Однако вместо того чтобы рукоплескать их таланту, публика решила, что они просто не в силах удержаться на высотах героического: никто не отваживается поставить их вровень с теми великими людьми, которые, замкнувшись в единственном роде прекрасного, как бы сочли недостойным себя сказать то, что они обошли молчанием, и предоставили талантам второго разряда область, где не нужно большого дарования.
Что одним кажется широтой ума, то для других всего лишь хорошая память и верхоглядство.
Критиковать автора легко, трудно оценить.
Я не намерен умалять достоинства прославленного Расина, изящнейшего и тончайшего из поэтов, за то, что он отказался от многого, в чем мог бы отличиться, и проявил все богатство и всю возвышенность своего ума лишь в одном жанре. Но я чувствую себя обязанным воздать должное другому гению,[104] смелому, плодовитому, высокому, проницательному, безыскусному и неутомимому; столь же изобретательному и приятному в чисто развлекательных произведениях, сколь искреннему и волнующему в других; наделенному могучим воображением, мгновенно охватывающим и постигающим весь диапазон человеческих отношений; гению, который не обошел вниманием ни чистую науку, ни искусства, ни политику, ни нравы народов, ни воззрения их на историю, ни даже языки и почти ребенком снискал себе известность величавостью и мощью своей обильной мыслями поэзии, а вскоре и очарованием мудрой самобытной прозы; замечательному философу и художнику, богато украсившему свои произведения всем, что есть великого в уме человека, мощными и яркими мазками изображавшему страсти и обогатившему театр новыми красками; умеющему благодаря несравненному размаху своего дарования передавать характер и улавливать дух Лучших творений любой нации, но так, что, подражая им, он их еще и совершенствует; человеку, который блестящ даже в ошибках, якобы подмеченных в его книгах,[105] который неизменно волнует своим творчеством как друзей, так и недругов и который еще смолоду укрепил среди иноземцев славу нашей словесности, раздвинув перед ней все границы.