Знакомясь с отдельными произведениями даже превосходного писателя, поддаешься искушению судить о них свысока. Оценить их по справедливости можно, лишь прочтя все.
О людях надо судить не по тому, чего они не знают, а по тому, что знают — и насколько глубоко.
Не следует требовать от авторов недостижимого совершенства. Думать, будто их произведения, особенно те, что живописуют страсти, не могут нравиться, если отступают от правил, значит делать слишком много чести человеческому уму. Не нужно большого искусства, чтобы выбить самые сильные умы из привычной колеи и скрыть от них изъяны смелой и трогательной картины. Совершенной правильности, недостающей авторам, недостает и нашим собственным суждениям. Строгий порядок не свойствен человеческой природе. Не следует предполагать за чувством такую тонкость, какая приобретается только размышлением. Вкус наш куда легче удовлетворить, нежели ум.
Легче навести на себя лоск всезнайства, чем приобрести немногие, но прочные знания.
Пока не открыт секрет, как просветить наш ум, никакие шаги, приближающие к истине, не помешают нам рассуждать ложно, и чем дальше мы выходим за пределы обыденных понятий, тем больше рискуем впасть в заблуждение.
Стоит литературе и логике стать достоянием целой нации, как с изящными искусствами и философией происходит то же, что с народоправством, при котором могут появиться на свет и найти сторонников любое ребячество и любая выдумка.
Заблуждение, примешанное к истине, не подкрепляет ее. Мириться со второсортным в искусстве значит не расширять область последнего, а портить вкус, ослаблять у людей, столь падких до новизны, способность к суждению и приучать их путать истинное с ложным, вследствие чего они в своих произведениях перестают подражать природе и скудеют дарованием из-за тщеславного стремления к выдумкам и отхода от древних образцов.
То, что мы именуем блестящей мыслью, обычно представляет собой лишь ловкую, но лживую фразу; будучи сдобрена малой долей истины, она утверждает нас в заблуждении, которому мы сами дивимся.
Говорят, кто властен в большом, тот властен и в малом; но это ошибка. Как ни всемогущ король Испании, в Лукке он бессилен.[106] Границы наших дарований еще более нерушимы, чем государственные границы: легче захватить всю Землю, чем присвоить себе наималейший талант.
Большинство великих деятелей были красноречивейшими людьми своего века. Творцы самых глубоких философских систем, вожди партий и сект, те, кто во все времена пользовался наибольшим влиянием на умы народов, обязаны самыми громкими своими успехами лишь прирожденному красноречию и живости души. Не думаю, что они были бы столь же удачливы и в поэзии: она требует, чтобы человек целиком посвятил себя только ей; к тому же, столь высокое и столь трудное искусство редко совместимо с сумятицей дел и житейской суетой, тогда как красноречие необходимо повсюду и привлекательностью своей обязано в первую очередь атмосфере изворотливости и уступок, в которой формируются государственные мужи, политики и т. п.
Сильные мира сего совершают ошибку, полагая, что могут безнаказанно бросаться обещаниями и заверениями. Люди не терпят, когда их лишают того, что они мысленно уже считали в некотором роде своим. Их нельзя долго обманывать там, где речь идет о выгоде; особенно же они ненавидят оказываться в дураках. Вот почему плутовство редко увенчивается успехом. Прельщать — и то невозможно без искренности и прямоты. Те, кто вводил в заблуждение народы касательно каких-либо общих интересов, оставались честны с каждым частным лицом в отдельности. Ловкость их сводилась к умению овладеть умами с помощью надежды на подлинные выгоды. Кто знает людей и хочет заставить их служить его намерениям, тот не уповает на такие легковесные приманки, как речи и посулы. Точно так же великие ораторы — да простится мне сопоставление двух столь разных предметов! — не пытаются добиться своего сплетением лести и обмана, постоянной ложью и словесными ухищрениями. Чтобы доказать свою мнимую правоту в главном, они не скупятся на искренность и достоверность в подробностях, потому что ложь слаба по своей природе — она должна таиться. А если им все же случается убедить в чем-либо посредством искусных речей, то удается это не без труда. И мы оказались бы решительно неправы, заключив, что к такому именно искусству и сводится красноречие. Не разумней ли, напротив, заключить, что если уж видимость истины так могущественна, то сама истина бесконечно красноречивей и выше всякого искусства?
Лжец — человек, не умеющий обманывать; льстец — тот, кто обманывает обычно лишь глупцов. Считать себя ловким вправе лишь человек, способный толковать истину по своему произволу и знающий, сколь она красноречива.
Верно ли, что наша господствующая черта подавляет все остальные? У кого воображение сильнее, чем у Боссюэ, Монтеня, Декарта, Паскаля? А ведь они великие философы! Кто рассудительней и мудрей Расина, Буало, Лафонтена, Мольера? А ведь они великие поэты!
Декарт мог заблуждаться в отдельных своих положениях, не заблуждаясь или редко заблуждаясь в их следствиях; неверно поэтому, думается мне, заключить на основании его ошибок, что изобретательность и воображение несовместны с точностью ума. Люди, лишенные воображения, чванятся тем, что считают рассудительными только себя. Им невдомек, что ошибки Декарта, творческого гения, подобны ошибкам нескольких тысяч философов, людей без воображения. Второразрядные умы не самобытны и в своих заблуждениях: они не в силах ничего выдумать, даже собственных ошибок, и, сами того не подозревая, следуют чужим заблуждениям. А если они, что случается — и нередко, все же обманываются сами по себе, без чужой подсказки, то лишь в частностях и выводах. Однако заблуждения их не настолько похожи на истину, чтобы ими заражались другие, и не настолько серьезны, чтобы поднимать из-за них шум.
Тот, кто красноречив от природы, часто излагает великие мысли так ясно и сжато, что большинство людей не замечает, как глубоки его слова. Тугодумы и софисты не признают философии, коль скоро красноречие делает ее общедоступной и она дерзает живописать истину сильными и смелыми мазками. Они называют мишурным и поверхностным блеск изложения, который служит убедительнейшим доказательством великой мысли. Им подавай дефиниции, дискуссии, подробности, доводы. Когда бы Локк писал живым слогом и всего на нескольких страницах изложил все мудрые истины, содержащиеся в его сочинениях, такие люди не решились бы причислить его к философам своего века.
На свое несчастье человек не может обладать талантом, не испытывая желания принижать другие таланты. Тонкий ум чернит ум сильный, геометр или физик ополчается на поэзию и красноречие. А светские люди, воображая, что тот, кто отличился в своей области, не станет принижать чужое дарование, принимают подобные приговоры на веру. Вот почему, когда в моде метафизика и алгебра, репутацию поэтам и музыкантам создают метафизики и алгебраисты, и наоборот. Господствующий дух навязывает умам свои суждения, а чаще всего — заблуждения.
Кто может похвастаться тем, что с равным успехом судит, выдумывает и воспринимает в любое время суток? Человек наделен лишь каплей ума, вкуса, таланта, добродетели, веселости, здоровья, силы и т. д., но и этой малостью не волен распоряжаться в любом возрасте и тогда, когда ему это необходимо.
«Не хвали человека, пока он жив», — вот правило, изобретенное завистью и слишком поспешно подхваченное философами. Напротив, я утверждаю, что человека нужно хвалить при жизни, если, конечно, он того заслуживает. Отважиться воздать ему должное надлежит именно тогда, когда зависть и клевета ополчаются на его добродетель или талант. Похвалить от души не опасно, опасно незаслуженно очернить.
Зависть не умеет таиться: она обвиняет и осуждает без доказательств, раздувает недостатки, возводит в преступление незначительную ошибку. Язык ее полон желчи, преувеличений, оскорбительных слов. Она с тупой яростью накидывается на самые неоспоримые достоинства. Она слепа, неуемна, безумна, груба.
Чтобы развить человеческий гений, следует воспитывать в людях благоразумие и сознание собственной силы. Тот, чьи речи и писания служат одной цели — без разбора и пощады выставлять на показ смешные и слабые стороны человеческой природы, — тот не столько просвещает умы и учит рассуждать, сколько потворствует дурным наклонностям.