Лира Белаква

Сегодня Лира оказалась между престарелой ученой леди, мисс Гринвуд (она занималась историей), и старостой школы – девочкой на четыре года старше нее самой.

– Мисс Гринвуд, а когда перестали преподавать алхимию? – поинтересовалась Лира за рубленой бараниной и вареной картошкой.

– Перестали? Кто перестал, Лира?

– Ну… те, кто обычно думают обо всем. Это же вроде была часть курса по экспериментальной теологии?

– Верно. Вообще-то мы обязаны алхимикам многими открытиями – знаниями о действии кислот, например. И не только. Но их основная концепция устройства вселенной не выдержала проверки временем, и когда появилась другая система, их картина мира просто развалилась. Люди, имеющие, как ты говоришь, привычку думать обо всем, обнаружили, что химия дает куда более устойчивое и связное представление о том, как все устроено. Она объясняла явления природы куда полней и точнее.

– Но когда это произошло?

– Вряд ли за последние двести пятьдесят лет у нас тут были серьезные специалисты… Кроме знаменитого оксфордского алхимика, конечно.

– А как его звали?

– Забыла. Вот ведь ирония… хотя при чем тут это? Он еще жив. Раньше был научным сотрудником, но теперь уже нет. Таких людей всегда выбрасывает на задворки научного мира, а ведь иногда это совершенно блестящие умы. Но это бриллианты с трещиной… Они как правило одержимы какой-нибудь безумной, завиральной идеей, не имеющей никакой связи с реальностью, а им она кажется ключом к пониманию мироздания. Увы, я такое не раз видела… Настоящая трагедия.

– Мейкпис, вот как его звали, – заметил сидевший на спинке стула ее деймон-мармозетка.

– Ну, конечно! Я же говорю, какая ирония…

– Почему?

– Мейкпис – «миротворец». А он, говорят, отличался буйным нравом. Даже какой-то судебный процесс был – кажется, о непредумышленном убийстве. Насколько я помню, он вышел сухим из воды. Это было много лет назад. Но вообще-то сплетничать нехорошо.

– Лира, – сказала девочка слева, – не хочешь прийти сегодня на заседание Музыкального клуба? Будет концерт Майкла Коука – ну, ты знаешь, флейтиста.

Лира не знала.

– Ох, Рут, я бы очень хотела, – сказала она, – но я так отстала по латыни, ты даже не представляешь. Придется заниматься…

Ее собеседница хмуро кивнула. Публики у флейтиста явно не хватает, подумала Лира. Жалко, конечно, музыкантов, но она им помочь ничем не может.

В половине девятого они с Пантелеймоном вышли из густой тени, которую отбрасывал купол обсерватории Рэдклиффа, и скользнули под сень каштанов в переулке, отделявшем Иордан от Брейсноуза. Выбраться из колледжа Святой Софии было не так уж сложно, но если поймают, наказание ждет суровое, так что Лира не хотела попасться. Одета она была в темное, и бегала быстро. До сих пор ей и Пантелеймону с их почти ведьмовской способностью к разделению, отлично удавалось сбивать преследователей с толку.

Они поглядели в обе стороны – там, где переулок выходил на Терл-стрит, было три-четыре человека, не больше. Не успели они шагнуть в круг света от газового фонаря, как захлопали крылья, и деймон-птица слетел на деревянный столбик, не позволявший экипажам заезжать в переулок.

– Итак, – сказала Лира. – Я отведу вас в нужный дом, но после этого должна буду немедленно вернуться. Дорога займет минут пятнадцать. Я пойду вперед, а вы следите и летите следом.