Дарить подарки, как мне представляется, – естественная человеческая склонность.
Это акт построения общности, символ принадлежности и часть того, что социологи Николетта Бальбо и Николя Барбан называют «долевым участием в расходах»30. Его физические проявления связывают нас в отношениях «дебит-кредит», гарантирующих, что мы останемся близки. Если звучит цинично, то не потому, что так задумано, – честно! В каком-то смысле мы сходимся вместе, чтобы вручить молодым родителям подарки, поскольку это повышает вероятность, что, если (и когда) дети появятся у нас, они тоже о нас позаботятся. Увы, современный капитализм этой естественной склонностью вертит как хочет, заставляя покупать тысячи тонн ненужного дерьма из чувства вины, долга, амбиций и конкуренции.
Витрины магазинов, проплаченные истерические редакционные статьи, омерзительные пластиковые пакеты с бесплатными товарами для мам и малышей, полные рекламных буклетов, промокупоны и устрашающий маркетинг, которым тычут в лицо уязвимым и дезориентированным женщинам прямо в родильном зале (эта практика должна быть немедленно прекращена). Все это создает иллюзию: чтобы быть хорошими родителями, друзьями и просто людьми, мы обязаны что-то покупать. И этого «что-то» огромное количество. Много новых пластиковых, экологически вредных, этически возмутительных вещей. Вещей, создаваемых на потогонных производствах, которые везут за тысячи километров, заворачивают в пластик, который не распадется еще пятьдесят лет, и продают в магазинах, отказывающих сотрудникам в отпуске по болезни, материнских выплатах или пенсии. Горы крохотных неношеных одежек, обуви, нелюбимых игрушек, абсурдных и ненужных гаджетов, постепенно накрывающих земную кору ковром ядовитого мусора, – с какой стороны ни смотри, они ужасают. Шопингом мы загоняем себя в гуманитарный кризис, тратя конечные и драгоценные природные ресурсы – нефть, лес, уголь и газ – на массовое производство никому не нужных вещей, которые никто не ценит и никогда не вспомнит.
Разумеется, я бы ни за что на свете не стала прибегать к старому аргументу: «Если сто лет назад без этого обходились, то и мы обойдемся». Сто лет назад тысячи младенцев – и матерей – безвременно гибли из-за отсутствия необходимых приборов, инструментов, лекарств и знаний. Но самораскачивающиеся детские гамаки «на электрическом ходу»?! Одноразовые прокладки для груди? Электрические подогреватели для влажных салфеток? Одноразовые ложки? Это нам совершенно точно не нужно, и мы должны перестать это покупать. Пожалуйста!
Помимо проблемы экологической и гуманитарной катастрофы, к которой нас толкает капитализм, в покупке вещей для еще не рожденного младенца есть нечто такое, что вызывает у меня тревогу. Бабушка моего бойфренда, ирландка-католичка, ни за что в жизни ничего не купит ни одному младенцу, пока он в утробе, и я ее за это обожаю. За свои восемьдесят один год она повидала достаточно несчастных случаев, трагедий и скорби, чтобы понимать: считать детей до того, как они появились на свет, рискованно и, вероятно, неумно. Через много месяцев после того случая с пикником и шприцем в траве, уже забеременев, я дико боялась выкидыша, мертворождения, младенческой смертности. Еще бы не бояться! Это перспективы настолько печальные, несправедливые и непредсказуемые, что я до сих пор чувствую себя недостаточно сведущей в данном вопросе, чтобы говорить о нем сколько-нибудь подробно. Почти каждый день меня преследовало видение: я приезжаю домой из больницы с разбитым сердцем, с совершенно изменившимся телом, и нахожу дом, полный детских одежек, пустую люльку, ни разу не бывавшую на улице коляску, стерилизованные бутылочки, плюшевых мишек, невскрытые коробки с пеленками, одеяльцами, обоями, мобилями… Глубокое, болезненное ощущение утраты, вызванное зрелищем такого изобилия вещей при отсутствии жизни, способной их оживить, было бы нестерпимым. И поэтому из страха, равно как и по зрелом размышлении, я решила ничего не покупать, не «обмывать» с подругами нерожденного ребенка, постараться избежать хотя бы одного конкретного элемента потенциальной боли. Это придало мне решимости убрать фокус с предродового шопинга и перенести его на заботу о женщинах, какой бы их беременность ни была и чем бы она ни кончилась.
Беби-шауэр кажется мне специально придуманным, чтобы внушать каждой некую идеализированную и вездесущую версию будущего – и, делая это, вызывать состояние паники, саморефлексии и неловкости у тех, кто в это будущее еще не попал. Может быть, у тебя есть ребенок, и напоминание о первых недолгих драгоценных месяцах заставляет томительно жаждать еще одного малыша, которого ты не можешь себе позволить, о котором не сможешь заботиться, но все равно хочешь. Может, ты одиночка, всегда хотела и хочешь детей, но не имеешь возможности забеременеть, и поэтому сидение на солнышке рядом с горой старательно распакованных пеленок, рядом с женщиной, которая познакомила тебя с твоим бывшим, вызывает ощущение, что шансы на счастье ты почти упустила. Может быть, ты всю жизнь знала, что у тебя есть физическое или психическое заболевание, препятствующее рождению детей, даже если хочется. Может, у тебя только появился новый партнер, ты витаешь в облаках эйфории и любви, этим утром дважды занималась сексом и до сих пор чувствуешь отпечатки его большого пальца на ягодицах, и идея ребенка кажется тебе не более чем гигантской обузой. Или вы с партнером вместе уже два года, ты испытываешь влечение к другим, никогда не разговаривала с ним о детях, не особо любишь его родителей и не хочешь съезжаться, поскольку на самом деле предпочитаешь компанию соседки по квартире. Поэтому каждый месяц скрещиваешь пальцы, молясь, чтобы не забеременеть. Может, ты громко и весело говоришь людям, что терпеть не можешь «сопливых детишек», но вспоминаешь с тоской и болью аборт в семнадцать, о котором не могла рассказать родителям и который помешал тебе в то лето сдавать экзамены. Может, у тебя задержка, и ты слишком боишься делать тест на беременность: вдруг окажется положительным и придется бросить курить, пить и есть суши? Может, пытаешься забеременеть вот уже три года, сто раз сдала анализы, и врачи не нашли ни единой биологической причины, по которой ты не смогла бы зачать. Каждое утро измеряешь температуру, отслеживаешь овуляцию по календарю на холодильнике и любишь партнера чуточку меньше каждый раз, когда он улыбается и говорит: «Ну что ж, зато попытка была приятной!» Может, после этого беби-шауэра ты поедешь домой и выпьешь пинту вина, танцуя по кухне под Робин[30]. Может, не поедешь домой и проснешься в постели с человеком, пахнущим персиковой мякотью и потом.
Для женщин, посещающих беби-шауэры, – а если исходить из моего опыта, они посещаются преимущественно женщинами, даже в большей степени, чем девичники, он становится своего рода маленьким судным днем, заставляя подводить итоги собственной жизни, окидывать взглядом ландшафт круга общения и проверять, как они в него вписываются.
После того беби-шауэра с помидорками «черри» и шприцем в траве, помнится, я лежала в кабинете психотерапевта и, подвывая, рассказывала об этом странном ритуале, который, кажется, специально придуман, чтобы заставить меня ощущать себя неудачницей, аутсайдером, диссиденткой. Как мы к этому пришли? Что, рожавших и бездетных способна сделать чужими друг другу упаковка крема для сосков? Почему я должна тратить деньги на жизненный выбор другой женщины? Почему ее так надо материально поощрять, вознаграждать за ее фертильность? Почему мы осыпаем градом вещей то, что еще не вдохнуло воздуха и не попробовало на вкус воду?
И самое главное, почему мне хочется кричать при виде другой женщины, становящейся матерью?
Как обычно, психотерапевт несколько минут сидел молча, пока я изливала мутный поток зависти, сожалений, риторики феминисток второй волны, гнева и жалости к себе. Наконец, после большого количества мягких вопросов, проницательных повторений и перефразирования моих слов он объяснил: конечно, главную идею составляет гомогенность. Разве не для того общество создало эти ритуалы – свадьбы, беби-шауэры, крещения, – чтобы заставить нас действовать коллективно, как единый организм? Если существует некая кодифицированная практика, касающаяся рождения (вручение подарков, написание открыток, приготовление тостов, вязание одеялец), то она заставляет остальных реагировать и вносить оживление в собственную жизнь. Это может заставить нас спросить партнера, хочет ли он детей и, если хочет, когда. Это может побудить нас изучать вопрос искусственного оплодотворения и заморозки эмбрионов. Может вынудить признаться родителям, что мы не хотим делать их бабушками и дедушками. Но так или иначе коллективные обычаи заставляют всех нас, отдельных личностей, подбивать итоги и действовать. Или так задумано в теории. Вероятно, когда-нибудь эту функцию можно будет исполнять, не превращая в гигантский подарочный балаган.
Когда первые ласточки в компании начинают заводить детей, они становятся в этом сообществе отверженными, объектами критики, изоляции и сожалений. Но благодаря эффекту повторяющегося ритуала – празднования помолвок, свадеб, беби-шауэров, крестин – основная философия сообщества постепенно начинает меняться. То, что некогда выдавалось из общего ряда, теперь становится полностью приемлемым. Посмешища превращаются в уважаемых наставников.
В моем окружении групповая динамика, похоже, движется в сторону развития карьеры (выпивка в дни рождения теперь разбавляется разговорами об офисной политике, заявлениях на финансирование, повышениях и «больших проектах») и семейной жизни (кто забеременел, кто пытается, у кого случайный «залет» близнецами второй раз подряд). Если согласна с направлением движения, остаешься в компании и продолжаешь путь вместе с ней. Если не нравится направление или ты не согласна, ты уходишь и находишь другую компанию, более созвучную твоим интересам. За счет этого скрытого процесса пять лет назад на «первых ласточек» презрительно фыркали за то, что они родили детей. А большинство друзей занюхивали кокаиновые дорожки с футбольных журналов и занимались сексом с незнакомцами ради возможности об этом рассказать. Зато теперь первые пары стали частью большинства и глядят со смущением и даже жалостью на немногих оставшихся одиночек, по-прежнему спящих со своими стажерами, называющих брак «пожизненным заключением» и время от времени становящихся жертвами ограбления при попытке купить наркотики у дилеров вдвое моложе их. Это я не к тому, что тот или другой конец спектра дает моральное превосходство. Я о том, что задача «давления сверстников» – заставить всех действовать одинаково и таким образом подтверждать жизненные решения друг друга. Таким способом – в идеале – вы начинаете со скрипом двигаться в сторону предсказуемого и, хочется верить, приятного места назначения вместе.
Женщинам, которые решают жить без детей, кодифицированное прославление материнства может казаться противоречащим их существованию. У них не будет беби-шауэра, обшитого кружевами и запачканного мазями празднования их женственности. Никогда не окупятся деньги и усилия, потраченные на других. Они никогда не будут полностью допущены в этот, по сути, новый круг. Мы уже знаем, что, по данным Национальной статистической службы Великобритании, 18 % женщин в Англии и Уэльсе в 2017 году завершили детородный возраст бездетными. Почти вдвое большее число достигают 45-летнего возраста без детей, чем тридцать лет назад31. И все же женщин за тридцать по-прежнему определяют либо как матерей, либо «не-матерей».
Одним из главных факторов, побудивших нас с Элли переехать в Берлин, был дискомфорт, вызванный тактикой навешивания ярлыков «не-матерей», особенно когда члены довольно тесного социального круга начали массово «воспроизводиться». В Берлине, утверждает Элли, это давление кажется не таким усиленным.
«Все наши друзья в Берлине – чайлдфри, и дети не являются одной из граней жизни, если не считать племянниц и племянников, – написала она в электронном письме. – Все мои знакомые – от тридцати пяти и старше, все мы зарабатываем морщины от пива, курения, солнца, кусачего мороза и шницелей. Мы ходим по грязным маленьким барам, разговариваем о фильмах компании
Элли – не тот человек, которого можно с легкостью классифицировать как «не-мать». Несмотря на тот факт, что ей еще десять лет до сорока пяти, переломной точки, выбранной Национальной статистической службой Великобритании, Элли входит в обширную и растущую группу женщин, не принявших твердого решения в ту или иную сторону, и которым уже хорошо за тридцать. В 2017 г., по данным Национальной статистической службы, больше женщин беременели после тридцати, чем до, а число беременных после сорока более чем удвоилось с 1990 года, в то время как число беременностей среди женщин двадцати пяти лет и моложе достигло исторического минимума32. Никто точно не знает почему: как и во всех социологических тенденциях, картинка слишком вариативна и нюансирована, чтобы прийти к какому-либо определенному выводу. Но, по словам Натики Х. Халил, генерального менеджера благотворительного фонда сексуального здоровья «Ассоциация планирования семьи», которые приводит газета «Гардиан», эти цифры «могли показывать, что женщины дольше не торопятся с рождением детей. Это может быть обусловлено рядом причин, в том числе ростом стоимости жизни, сокращением числа молодых людей, способных позволить себе ипотеку, или, возможно, тем, что люди ощущают меньшую необходимость или меньшее желание завести семью (но не ограничиваясь этими причинами)»33.
К слову о младенцах, социальном давлении, выборе, свободе, ритуалах, будущем и феминизме: тех женщин, которые решают не иметь детей, ни в коем случае не следует гнобить, презирать или критиковать за решение. Тех, кто по любым причинам не может или не хочет беременеть, не следует заставлять чувствовать себя из-за этого выброшенными за борт, менее ценными, менее женщинами или более социально заметными. Тех, кто решает забеременеть и желает отметить это судьбоносное решение тем или иным праздником в кругу людей, которые для них наиболее значимы, ни в коем случае не следует заставлять из-за этого ощущать себя эгоистичными, старомодными, хитрыми или неразумными. Мы можем процветать как индивидуумы только в том случае, если нас поддерживают сверстники. Мы можем приносить пользу обществу только в том случае, если оно признает нас как индивидуумов. Можем оказывать поддержку современникам только в том случае, если способны честно говорить о желаниях и разочарованиях.
Разумеется, признавать свои желания может быть больно, боязно, страшно и нервно, поскольку, делая это, мы добровольно открываемся для возможности разочарования.
Когда рассказываешь кому-то, как видишь свое будущее, может возникать ощущение, будто ты разрешаешь собеседнику судить, критиковать или жалеть тебя в случае, если оно окажется не совсем таким. Но, наверное, лучший способ избежать осуждения или жалости – быть искренним и честным с самим собой и другими, говоря о мыслях, устремлениях и желаниях.
Внутри каждой из нас все время идет борьба между гедонисткой и домохозяйкой.
ebooksa