Разумеется, когда бьют головой, больно обеим сторонам. Теперь я знаю по опыту: когда появляется ребенок, ты теряешь возможность часами листать социальные сети, заливаешься слезами свирепой зависти при виде того, как бездетные друзья штурмуют горы, празднуют повышения, носят одежду по фигуре и без пятен, бокалами глушат охлажденное белое вино на солнечных пляжах, ходят на концерты, встречают своих героев, готовят достойные кулинарных журналов блюда, стригутся в салонах, спят в кемперах у валлийских водопадов, бегут марафоны, веселятся на вечеринках. А еще могут позволить себе белье, которое не служит одновременно медицинским бандажом. Тот факт, что ты редко или вообще никогда не увлекалась этими вещами до рождения ребенка, несуществен: зависть реальна, неизбежна и летает туда-сюда между родителем и не-родителем, как крылатая ракета.
Теперь я понимаю, почему Элис, будучи на седьмом месяце беременности и настолько одурманенная хронической усталостью, что постирала в машине ключи от дома, пульт от телевизора и бумажник, позвонила мне, просто чтобы посоветовать не спешить с материнством.
– Не заставляй пока Ника делать ребенка, – сказала она так тихо и медленно, что мне стало жутко. – Дайте себе год, прежде чем забеременеешь. Получайте удовольствие от жизни. Наслаждайтесь друг другом. Потому что вам понадобятся приятные воспоминания, чтобы было на что оглядываться, проходя через это редкостное дерьмо.
Она была права. В первый совместный год я просто обожала быть девушкой Ника. Я обожала сидеть напротив красивого мужчины за ужином. Мне нравилось, что он хочет отправиться со мной на велосипедах по Ирландии, хотя на самом деле не умеет кататься (да, это я его научила). Я была в восторге от того, что он в обеденный перерыв ходит по картинным галереям. Мне нравилось, что он выражал желание ездить со мной, когда я выступала в университетах. Я была потрясена, что он позволил мне заниматься с ним сексом, используя фишки женского доминирования, просто чтобы я могла написать об этом статью для журнала. Я была в восторге, ведь когда мы зашли в галерею «Тейт Модерн» выпить вина и полюбоваться рекой, он спер со стола декантер, просто чтобы доказать, как подростком мастерски воровал вещи из магазинов. Мне нравилось, что мы могли просыпаться по утрам, когда хотели; могли отправиться кемпинговать, собравшись за четыре часа. Могли бродить по горам или просто провести вечер за игрой в карты.
Конечно, иногда любовь сводила меня с ума настолько, что я едва удерживалась, чтобы не выпалить слова «пожалуйста, сделай мне ребенка» – и едва успевала в ужасе прихлопнуть рот ладонью. Однако понимала: на нас не лежит никакая ответственность, нет преград, мы чудесно проводим время и следует брать от этого времени все, пока оно есть.
Вот так я и оказалась на восточной окраине Германии, следуя на велосипеде вдоль бывшей границы с мужчиной, с которым хотела провести остаток жизни, но который не хотел от меня детей. С мужчиной, который привнес в мою жизнь восторг, глубину и преданность и одновременно казался не способным или не желающим разглядеть стремление к материнству, которое десятилетиями пульсировало в самом корне моей души. С мужчиной, который вздыхал, дергал себя за волосы или печально смотрел в окно каждый раз, когда я заговаривала о возможности иметь детей. С мужчиной, который встречал мои слезы, вызванные жаждой материнства или разочарованием от отсутствия малыша, с добротой, но без понимания. С мужчиной, с которым у меня были отношения, способные – как мне впервые представилось – выдержать бремя родительства. С мужчиной, который казался эмоционально зрелым, внимательным, открытым. И все же это был мужчина, который все те месяцы и годы, на протяжении которых я сражалась, боролась и мучилась вопросами о том, как, зачем, когда родить, казалось, никогда всерьез этот вопрос не рассматривал. Игнорировал, забывал, отмахивался или просто упускал из виду.
Сегодня, когда наш сын дремлет после обеда в соседней комнате, а мы убираем игровую кучу размером с гору Рашмор, я спрашиваю, почему в этом фундаментальном вопросе мы всегда так не совпадали, не понимали и не могли понять друг друга.
– Я просто не думал о детях, – говорит он. – Все эти годы, пока ты об этом думала, я просто не думал. Полагаю, лишнее доказательство твоего аргумента, что мужчин вроде как поощряют не думать о своей фертильности. Я просто не думал. И продолжаю не думать.
Как я завидую этой свободе! Как она меня пугает!
– Я понимаю, почему ты захотела ребенка, когда начали рожать подруги, – делился Ник. – Но мне казалось, ты не задумываешься о практической стороне.
Я только ушел со работы, мы жили в Берлине без всяких перспектив. Я не имею в виду деньги. Это как полоса частот: способность думать о достаточном количестве вещей одновременно. Если бы мы тогда родили ребенка, вся энергия годами уходила бы на него.
Если бы я не знал, чем хочу зарабатывать на жизнь, чем хочу заниматься в качестве хобби или где хочу жить, то на долгие годы застрял бы в том положении, в котором был, продолжая делать то, что делал.
Когда я говорю о практических сторонах, я имею в виду определенность в других аспектах жизни, поскольку, стоит родиться ребенку, – и ты уже не можешь направлять на них энергию. Детей надо приводить в очень стабильную среду. У нас была стабильная эмоциональная, но я не считал в то время, что есть стабильная финансовая, профессиональная или домашняя – короче, все остальные вещи.
Оказывается, он все-таки думал о детях. Просто иначе.
Там, в Берлине, подкрепившись острым свинским деликатесом, чашкой кофе, напоминавшего дизельное топливо, и шоколадной вафлей, настолько картонной, что она вполне могла бы служить осушителем воздуха, мы двинулись дальше, в Гросс-Глинике, на север от Ванзее. Там стояла невысокая, полуразрушенная кирпичная стена, расписанная поблекшими аэрозольными красками, заросшая плющом, тянущаяся вдоль границы чьего-то сада и уходящая в озеро. Рядом была другая стена – из стальной проволочной сетки, установленная между столбами около шести футов в высоту. Примерно в пяти метрах за ней находился небольшой сохранившийся отрезок из трех высоких, внушительных бетонных столбов, до сих пор соединенных вместе огромными бетонными глыбами и увенчанных огромной металлической трубой, крепившейся к стене гнутыми балками. По сравнению с этим сооружением даже Ник казался карликом – оно было по крайней мере вдвое выше него, снизу тянулись две параллельные линии из брусчатки, ныне обозначавшие, где раньше стояла Берлинская стена. Вот они – три воплощения бесславной и смертоносной границы между Восточным и Западным Берлином, между Европой и Советским Союзом. Мы стояли перед капсулой времени одного из самых странных актов аннексии и политического каннибализма в Европе.
Понимала ли я, сколько зависти, ярости, печали и сожалений это могло вызвать, когда выкладывала очередную фотографию из поездки в соцсети? Знала ли, что мои загорелые конечности, взгляд хорошо выспавшегося человека, ухоженные красные ногти, тонкую талию и неприкрытое хвастовство – ах, я только что проехала на велосипеде 170 км! – будут рассматривать серые от усталости, опухшие, измученные клаустрофобией молодые матери на родине, в Британии? Вероятно, да. Боюсь, так и было.
Было ли мне все равно? Конечно нет. Останавливало ли меня? Увы, нет.
Вместо того чтобы держать частную жизнь в секрете, я выстреливала в онлайн-эфир одну за другой фотографии лазурных озер, надписей на кириллице, блошиных рынков, березовых рощ, баров на крышах и берлинских квартир с высокими потолками именно из-за желания показать миру, как я веселюсь и наслаждаюсь без ребенка. Я бессознательно подкрепляла болезненное разделение между родителями и не-родителями, рисуя картинку бездетной свободы.
Я развязывала не такую уж и тихую пропагандистскую войну против детских мордашек, результатов УЗИ, фото со свадеб и из роддомов, выкладываемых в мою ленту гордыми и достойными подругами. Тем летом в новом городе с новым партнером я превратила пустую утробу в оружие, чтобы давать отпор растущей панике, вызванной счастьем других.
В этот момент вы, наверное, недоумеваете, почему я вообще осталась с Ником. После того как он столь ясно дал понять, что не хочет ребенка сейчас, возможно, не захочет никогда, почему я не собрала в кулак самооценку, не устремила взгляд в горизонт и не ушла? Мне было тридцать два года, я ни разу не была беременна и всю жизнь хотела ребенка. Почему же я позволяла чужой нерешительности стоять между мной, моим телом и моим будущим?
ebooksa