Империя мертвецов

Пишущий шар как будто задрожал под моими руками, но это, должно быть, мне просто показалось. Так или иначе, он не стал уточнять, вопрос это или утверждение, а попросту проигнорировал мою запись.

«Мой скромный презент».

У дальней стены послышалось шипение пара, и часть ее раскрылась. За отъехавшей вниз панелью размером с планшет для рисования оказался прямоугольный альков. А внутри – черный ящичек кубической формы раза в два меньше по объему, чем его вместилище. Барнаби вытащил его. Пять граней, исполняющих роль крышки, заскользили вверх, и он поспешно поставил коробочку на пол. Мы окружили таинственный предмет, а капитан снова взялся за крышку и на этот раз ее снял. Ящик был до отказа заполнен прямоугольными карточками. Толстые пальцы моего напарника с большим трудом вытащили одну, он осмотрел ее на свет. По размеру как перфокарта, но месиво из проколов выглядело так, как будто кто-то выпустил по ней очередь. Барнаби явно хотел попробовать карточку на зуб, но я его остановил.

Пишущий шар снова пришел в движение.

«Япония мне больше не нужна. Наш контракт с правительством истек».

В голове точно вспыхнул электрический разряд. Это «Записи Виктора», только в перфокартах!

«Что ж, передавайте Уолсингему привет, доктор Ватсон».

Я, мягко говоря, удивился, и тут прямо передо мной щелкнуло металлическое крепление, и все клавиши шара разом опустились, будто сомкнулись объятья «железной девы». Поршни медленно подняли их в исходное положение, но на основании «гвоздей» застыла темноватая жидкость. Я тут же отпрыгнул и закрыл лицо руками, приготовившись к взрыву, но, как ни странно, ничего не произошло. Когда я набрался смелости выглянуть сквозь пальцы, то липкая жидкость уже начала капать на пол, образовав черную лужу.

Ямадзава подошел к шару, даже не поморщившись от боли, спокойно обнажил саблю и так же спокойно ее убрал. С сухим щелчком на пол свалилась рассеченная надвое трубка вроде горна, которая, вероятно, крепилась внизу полусферы. На самой же металлической поверхности появился надрез, а затем половинки распались в разные стороны. Внутри оказалась еще одна полусфера, точнее, две покрытые складками четверти. Там, где им быть совершенно не полагается. Увидев в столь неподходящем месте полушария мозга, Ямадзава коротко ахнул.

А мой взгляд остановился на пучке кабелей, отходящих от мозга на столе в пол.

Мы молчали всю дорогу до Энрёкана, куда отвезли раненого Ямадзаву, и не проронили ни слова по пути к консульству. Я велел Барнаби не мешать и заперся в своих апартаментах вместе с Пятницей. Организм требовал немедленно рухнуть в постель, но я ему не внял. На секунду задумался, почему это у меня дрожат руки, но потом сообразил, сколько раз за сегодняшнюю ночь я чуть не лишился жизни. Тело связано с разумом не вполне напрямую. Между ними – безбрежная душа, нематериальная система связей. Когда эта система разрушается, в пространство улетучивается около двадцати одного грамма информации. Привилегией материальности обладает не только физическое тело.

Я подготовил портативный Внедритель и подключил электроды к голове Пятницы.

Рассмотрел перфокарты, раздобытые в «Осато Кемистри», под светом лампы. На первый взгляд – просто металлические пластинки, которые изрешетили из автоматического пулемета. Даже отверстия разного размера. Как ни погляди – просто бессистемное месиво. Я перевернул ящичек и высыпал все карточки, разложил их веером. На одной перфокарте, например, оказалась единственная дыра диаметром практически во всю ее ширину. Довольно часто проколы наслаивались, а иногда попадались квадратные и даже шестиугольные отверстия. Я попытался выискать какое-то указание на порядок следования карт, но ничего подобного не обнаружил.

Тогда я взял крайнюю, пропустил через Внедритель и посмотрел на реакцию Пятницы.

У него по лицевым мышцам прошла судорога, а глаза завертелись.

Из-под пера мертвеца вышел какой-то бессмысленный алфавит. Музыкальный инструмент просто воспроизвел партитуру. Пятница не различает случайный набор символов и текст пьесы Шекспира. А сейчас он даже не понял, как правильно читается эта конкретная нотная азбука.

Я рассеянно наблюдал, как на столе растет гора письмен. Что ж, можно было догадаться, что перфокарты зашифрованы, но я никак не ожидал, что сама их форма заведет меня в такой безнадежный тупик.

Пятница, возможно, считал какой-то код и переключился на кириллицу. Перед моим недоуменным взором его перо принялось прыгать из регистра в регистр. Греческий алфавит, армянский, грузинское письмо, деванагари[42], арабская вязь. Затем пошли иероглифические рисунки, сменившиеся демотическим письмом[43]. За стройными рядами клинописи методически потянулись руны.

Из Пятницы хлынул поток символов. После падения Вавилонской башни мир погрузился в хаос и рос, подчиняясь ритуалам, лишенным логики и постоянной формы. Если взять собрание человеческой истории и пролистать его одним махом, то что-то в этом роде, наверное, и получится. Так же, как человеческое сознание немеет перед гигантскими расстояниями, мое застыло перед бесконечными глубинами древности.

В какой-то момент я поднялся, чтобы подложить Пятнице еще бумаги, но тут у меня в глазах все поплыло: наверное, кровь отлила от мозга. Я оперся на подлокотник. По спине пробежали мурашки, на лбу выступил холодный пот. В животе собрался какой-то тяжелый ком. Тошнило, пульс подскочил. Температура тела резко упала. Пятница не обратил на мое состояние ни малейшего внимания, продолжая равнодушно выводить свою ахинею.