Библиотека

Больше всего рыцаря поразило это безразличное отношение к собственной персоне. Эти два человека в черном и одиннадцать девушек не проявляли к нему и его спутнику никакого интереса, словно благородный кавалер и его учитель были не более, чем видениями, соткавшимися из раскаленного воздуха.

– Эй ты, пугало! – вскричал де Ферран. – Уж не собираешься ли ты сделать то, о чем я подумал?

Человек с кривым ножом в руках даже не оглянулся. Он намотал густые распущенные волосы лежавшей на земле девушки на кулак, приподнял ее голову и поднес к тонкой белой шее свой чудовищный клинок.

– Отвечай, смерд, когда с тобой разговаривает человек благородного звания!

Но все было напрасно. Человек в черном стоял, раскачиваясь из стороны в сторону, и что-то бормотал себе под нос. С такого расстояния рыцарь не мог разобрать его слов; да и слова эти, скорее всего, принадлежали неизвестному путникам наречию.

Глаза у мужчины закатились, из уголков узкого, как зажившая рана, рта, показались дорожки вязкой и обильной слюны. Он словно находился в каком-то мистическом трансе, равно как и все прочие свидетели готовящегося хладнокровного убийства.

Рыцарь подумал, что стал нечаянным зрителем какого-то древнего и ужасного обряда. До сих пор, за долгие годы их скитаний, ему ни разу не приходилось видеть ничего подобного. И поведение человека в черном (жреца, как окрестил его про себя де Ферран) не оставляло никаких сомнений – он собирался убить несчастную; разрезать ей горло – от уха до уха.

Рыцарь исторг из груди боевой клич, надеясь, что это заставит жреца остановиться и взглянуть на него. Но с тем же успехом он мог бы кричать и под водой. Никто из собравшихся у костра даже не взглянул в его сторону.

Страшный кривой клинок на мгновение застыл. Рыцарь увидел, как острое лезвие вдавилось в белоснежную (настолько белую, что он не мог понять, где заканчивается одеяние и начинается трепетная девичья плоть) кожу.

Слюна, стекавшая изо рта жреца, как длинный серебристый шнурок, коснулась лица обреченной девушки, и в этот момент она закричала – тонко и жалобно, как попавший в силки заяц.

Этого рыцарь вынести не мог. Следуя обету, данному им пред ликом Пресвятой Девы, он должен был защищать всех униженных и обездоленных, не требуя за это никакой награды. Он погрузил острые шпоры в бока Букефаля и простер руку с зажатым в ней мечом пред собой. Всего лишь несколько секунд, несколько ударов сердца, несколько скачков Букефаля, полетевшего по воздуху, как птица, – и он оказался бы рядом с шатром и затем, легко повернув разящий клинок в стальном шарнире окрепшего за долгие годы бранных утех запястья, одним неуловимым движением отсек бы руку жреца по самый локоть, но… Он не успевал. У него не было этих секунд. Он не мог остановить безумца, который не видел вокруг себя ничего, кроме своего черного дела.

– ГИЛЬОМ!!! – заорал рыцарь, пригибаясь к луке седла.

Он знал, что слуга поймет его и без слов; за эти годы они научились понимать друг друга по отдельным жестам, изгибу спины, едва заметному движению бровей и шевелению губ.

За спиной заржала Красотка: это Каль, намотав на левую руку поводья, остановил ее бег и превратил в послушный воле всадника камень. Теперь важно было только одно: успеет ли Каль хорошенько прицелиться? И еще – достаточно ли упругой и свежей окажется тетива? Не выбросит ли она легкую и прочную, с каленым наконечником, стрелу немного вбок?

Рыцарь мчался, низко пригнувшись к холке Букефаля. Глаза его видели, как смуглая рука с кривым клинком в руке начинает свое губительное движение; как тонкая алая струйка скользит по матово блестящему лезвию, как девушка, чье лицо было искажено ужасом, бьется в руке жреца, безуспешно пытаясь вырваться…

Но тонкий посвист рассекающей воздух стрелы, грозный, как шипение самой ядовитой в подлунном мире змеи, уже наполнил его ушные раковины и проник глубоко в мозг, останавливая привычный ход времени…

Всем своим существом рыцарь ощущал полет убийственного снаряда, и… Он ничего не мог сделать. Букефаль нес его вперед, но вот стрела – рыцарю показалось, что он видел, как она опережает бег жеребца, но это наверняка только показалось, ибо полет ее был слишком стремителен для глаза – вырвалась из-за его спины и помчалась к намеченной цели… Или нет? Или мимо?

Жрец…

Лай… Сначала…

Рычание, а потом – звонкий, заливистый лай. Разноцветная картинка сна дрогнула и поплыла, словно была нарисована гуашью на стекле, по которому лупят упругие струи весеннего ливня.