– В герцогском дворце, где благодаря доброте молодых домочадцев Пиму и Петерсу позволили поселиться (поначалу только на половине слуг, которые, впрочем по части благовоспитанности не уступали чужестранцам), помимо семьи герцога, проживало множество более или менее близких родственников и свойственников последнего. Среди них была одна женщина, чей возраст соответствовал примерно двадцати годам американских женщин, но на самом деле исчислялся шестнадцатью годами. Судя по поведению нашего старого морского волка, Петерса, лежащего на болезном одре в возрасте семидесяти восьми или семидесяти девяти лет, по прошествии почти полувека со дня, когда он в последний раз видел означенную девушку, она была прелестнейшим созданием в стране обворожительных красавиц. Ее глаза, по словам старика, обычно напоминали тропическое небо при мертвом штиле, но порой напоминали тропическое небо во время грозы. У нее было одно из тех широких лиц, на круглых щеках которых при смехе играют ямочки, способные пленить даже каменное сердце – очаровательнейшее в мире лицо. Волосы у нее были золотистые, но светлейшего оттенка чистого золота: золотисто-белые. И когда в знойный день она сидела среди деревьев, распустив по плечам эти свои золотистые волнистые волосы – с чем я могу сравнить их? Они были красоты необыкновенной. Мне кажется, я представляю, как они выглядели: они наводили на мысль о дрожащих бликах солнца на морской пене, из которой вышла Афродита; или о блеске золотых стрел Купидона, когда последний, выступая заодно с Афродитой, летит вдоль берегов царственной Эллады, в проказливой веселости своей пуская одну стрелу за другой и пронзая многие сердца. Ах, любовь в юности! Холодный рассудочный мир никогда не отнимет у человека пленительных восторгов юной любви; и когда Время занесет снегом старости тех, кто однажды испытал сие чувство, Интуиция, но не Разум даст им Веру, как единственную замену неземного блаженства, оставшегося в далеком прошлом.
Но фигура прелестного создания – что мне сказать о ней! Здесь я умолкаю. Когда Петерс, по моей настойчивой просьбе, попытался описать фигуру девушки, он просто впал в исступление восторга сродни бредовому состоянию. Все попытки вытянуть из старика что-нибудь вразумительное были бесполезны, хотя я пытался снова и снова. Похоже, она была сложена таким образом, что очаровательная округлость форм и стройная соразмерность всех частей тела удовлетворяли самый требовательный художественный вкус и даже отвлекали взоры восхищенных зрителей от прелестного лица. Чтобы получить примерное представление о фигуре столь совершенной, нам должно постараться вообразить плод величайших усилий природы, предпринятых с целью показать искуснейшим художникам среди людей, сколь по-детски беспомощны все их попытки изваять из мрамора поистине прекрасные формы.
Звали ее Лилама.
Похоже, молодой Пим в то время был привлекательным юношей, без малого шести футов ростом; и в своем наряде (как я говорил, во многих отношениях напоминающем одежды придворных Людовика XIV) он безусловно являл собой прекрасный образец гармоничного сочетания красоты естественной и искусственной. Вдобавок он претерпел много страданий! Нужно ли добавлять еще что-нибудь? Какое девичье сердце осталось бы равнодушным к юному чужестранцу?
Итак, эти двое полюбили друг друга. Насколько я понял со слов Петерса, история Ромео и Джульетты меркнет рядом с историей любви Пима и Лиламы. Имея возможность отдаться своему чувству, молодые люди на протяжении нескольких месяцев вкушали блаженство земного рая, какое редко удается вкусить юным влюбленным. Но увы! увы! Как и в далекие времена, когда лунный свет заливал дворцы Вавилона и Ниневии, истинным остается древнее поэтическое изречение: «Путь истинной любви всегда не гладок», – каковая истина существовала задолго до Шекспира, задолго до начала истории человечества.
Похоже, среди так называемых ссыльных преступников в Вулканических горах был некий молодой человек из хорошей семьи, который знал – и конечно же, любил – Лиламу. Здесь я замечу мимоходом, что большинство юношей, составлявших криминальный класс, никогда бы не подверглось изгнанию, если бы в Хили-ли имелась нужда в регулярной армии или если бы закон не запрещал жестокие и опасные игры – я говорю о чрезвычайно жестоких спортивных состязаниях, участникам которых зачастую наносились тяжелые увечья; состязаниях, проводившихся молодыми людьми современного и предыдущих поколений. Но помимо соревнований по гребле, в Хили-ли не было иного позволительного способа удовлетворить то желание встретиться с опасностью, какое свойственно всем отважным юношам в мире. Поэтому молодым хилилитам, в силу самой своей природы, приходилось нарушать закон столь противоестественным образом, и, как обычно бывает в таких случаях, они заходили здесь слишком далеко. Звали упомянутого молодого человека Апилус. Лилама не отвечала ему взаимностью. Она знала Апилуса с детства и не видела в бедном поклоннике ничего романтического. Но молодой хилилит обожал ее до беспамятства, и, как показали дальнейшие события, вынужденная разлука с любимой почти (если не совершенно) свела его с ума.
Так обстояли дела через три месяца после прибытия американцев в Хили-ли. Как вы помните, согласно рассказу По, Пим и Петерс прошли сквозь «необозримую белую пелену» 22 марта. По словам Петерса, скорее всего, данное утверждение верно. Эта дата примерно соответствует дню осеннего равноденствия в Хили-ли. Дата же, наступающая через три месяца, приходится у нас на летнее солнцестояние, а у них на зимнее. В зимнюю пору антарктическое солнце на протяжении многих недель не поднимается над горизонтом. Но это самое красивое и самое приятное время года в Хили-ли. Описанного ранее огромного кратера кипящей, добела раскаленной лавы, занимающего площадь свыше ста пятидесяти квадратных миль и источающего ослепительное сияние, вполне достаточно, чтобы осветить острова на расстоянии от 45 до 75 миль от него. Остров Хили-ли озаряется также огнями ста с лишним действующих вулканов, два из которых находятся непосредственно на нем, но главным образом – отраженным светом центрального озера кипящей лавы. Высоко в небе постоянно висит колоссальных размеров облако вулканической пыли, края которого скрываются за горизонтом, но в центре которого сияет круг света диаметром миль тридцать, похожий на луну, увеличенную в тысячи раз. С этого огромного облака (нависающего непосредственно над городом Хили-ли) в пору антарктической зимы изливается восхитительный мягкий свет, который белее и во много раз ярче лунного, но все же не столь ослепителен, как свет солнца в зените. По словам Петерса, в середине зимы освещение в Хили-ли такое же, как у нас в облачный день – только свет не сероватый, а чисто-белый, лишь изредка ненадолго приобретающий оранжевый, зеленый, красный, голубой и прочие оттенки в связи с отдельными мощными выбросами огня из жерл вулканов.
Я на минуту отвлекусь от рассказа о событиях, произошедших вследствие любовной связи Пима и Лиламы, дабы сказать несколько слов о физических эффектах такого искусственного освещения и объяснить некоторые факты, описанные По в повествовании о предшествующих приключениях нашего юного героя, – я говорю «юного героя», поскольку сам не могу решить, кто из двух – Пим или Петерс – достоин называться героем сей необычной истории.
На острове Хили-ли средняя летняя температура на 12–13 градусов по Фаренгейту выше зимней. Зимой температура на острове почти постоянно держится на отметке 93 градуса – время от времени понижаясь на два-три градуса и крайне редко поднимаясь на один-два. Колебания температуры в течение года объясняются положением солнца: оно светит круглые сутки летом и вообще не восходит над горизонтом зимой. Каждый год к декабрю – к южнополярному июню – вся растительность окрашивается в нежные, но яркие тона необычайной красоты, и такого богатого разнообразия красок, наверное, не найти больше ни в одном уголке мира. Петерс, много путешествовавший по тропикам и субтропикам, говорит, что только во Флориде он видел нечто, могущее сравниться по красоте цветовой гаммы с растительностью Хили-ли в октябре и ноябре. Насколько я понял со слов старика, в ней преобладают нежные оттенки и полутона, приобретающие замечательную яркость благодаря значительной примеси белого и подчеркивающие красоту всех основных цветов, сочетания которых столь приятны для утонченного взора. Растительность Флориды тоже имеет яркую окраску, но главной воспринимаемой зрением характеристикой здесь, как и почти во всей тропической флоре, является насыщенность, густота цвета. Описания Петерса, в последний раз видевшего деревья и цветы Хили-ли без малого полвека назад, созвучны моему чувству цвета. Но по части странности (не без элемента прекрасного) июльская и августовская растительность в загадочной антарктической стране превосходит все, известное человеку в мире флоры. Представьте на мгновение, какое влияние оказывают на растения тепло и влага, плодородная почва и полное отсутствие солнечного света! С середины до конца южнополярной зимы растительность там, хотя и пышная, остается бесцветной, то есть практически белого цвета, хотя при внимательном рассмотрении можно различить бледнейшие оттенки тонов – главным образом, светло-серый и светло-кремовый. Трава в Хили-ли – возможно, не уникальная по строению, но безусловно, отличная во внешнему виду от любой другой травы – очень мягкая, сочная и густая, но даже в летний период она остается бледно-бледно-зеленой, хотя и ослепительно-блестящей, а зимой становится почти белой. Многие цветы там цветут зимой, но они отличаются друг от друга только формой и ароматом – и все практически бесцветны. Искусственное тепло в сочетании с отсутствием солнечного света производит аналогичный эффект и на фауну Хили-ли: птицы там имеют белоснежное оперение. Но летнее солнце не вызывает заметных перемен в наружном облике животных – и совершенно никаких в наружном облике птиц.
Теперь я подошел к тому моменту истории Петерса, где могу дать самое естественное объяснение нескольким фактам, описанным По – вернее, Артуром Гордоном Пимом, – которые вызвали больше споров и разговоров, нежели любая другая часть повествования. Будьте любезны, дайте мне вашего По. Вот: По пишет, цитируя дневниковую запись Пима:
«Семнадцатого числа [февраля 1828 года] мы решили более тщательно исследовать колодец с черными гранитными стенами, куда спускались в первый раз». (Как вы помните, это происходило на последнем острове, где они высадились до того, как ветер и океанские течения унесли их дальше на юг. Тогда они скрывались от обитающих на острове дикарей и находились всего в нескольких сотнях миль от Южного полюса.) «Нам запомнилось, что в одной стене была трещина, в которую мы едва заглянули, и сейчас нам хотелось осмотреть ее получше, хотя мы и не очень рассчитывали, что обнаружим там какое-нибудь отверстие. Как и в прошлый раз, мы спустились в колодец без особого труда и принялись внимательно разглядывать, что он собой представляет. Место это было поистине необыкновенное, и мы едва могли поверить в его естественное происхождение». Далее он объясняет, что склоны шахты были совершенно различны – один из мыльного камня, другой из черного мергеля – и видимо, никогда не составляли одно целое. Средняя ширина шахты была футов шестьдесят. Вот снова слова самого Пима: «На расстоянии пятидесяти футов от дна [шахты] начинается их полное соответствие. Обе стены образованы из черного блестящего гранита, и расстояние между ними повсюду постоянно ровно двадцать ярдов». Далее в дневнике говорится, что они обследовали три шахты и что в третьей Петерс обнаружил «ряд странных знаков, словно бы высеченных в мергеле на стене тупиковой галереи». Пим и Петерс предположили, что первый из знаков представляет собой изображение человека, стоящего с вытянутой вперед рукой. Остальные же отдаленно напоминали буквы – по крайней мере, Петерс, как явствует из дневника Пима, «был склонен считать их таковыми, хотя и не имел особых оснований». [Примечание: См. «Повесть о приключениях Артура Гордона Пима» в любом полном собрании сочинений По.]
Впоследствии Пим нашел ключ к разгадке знаков и, несомненно, написал обо всем в дневнике, многие страницы которого По так никогда и не увидел. Но если бы Пим и Петерс подвергли углубления в стене более тщательному анализу, они смогли бы получить хотя бы примерное понятие о смысле загадочных изображений. Как вам известно, Пим перерисовал знаки, и По в своей повести приводит факсимиле рисунка. Теперь Петерс в общих чертах представляет, что они значили, и через минуту я объясню вам их примерное значение. Но сначала взгляните на факсимиле.
Я придвинул кресло поближе к доктору Бейнбриджу, и мы вместе посмотрели на изображение знаков, приведенное По в повести. Затем Бейнбридж продолжил:
– Взгляните на первый знак, который, по словам Пима, «можно принять за изображение человека, хотя и примитивное, стоящего с вытянутой вперед рукой». Вот она, рука: плечо и предплечье, на мой взгляд, разделены; а чуть выше находится стрела, параллельная руке. И если мы сориентируемся по компасу таким образом, как описано у По, то обнаружим, что рука указывает на юг, а стрела нацелена на север – иными словами, рука указывает на Хили-ли, а стрела, следовательно, обратно на остров, где и находятся загадочные знаки. У большинства дикарей стрела символизирует войну, битву, гибель отдельного человека или даже целого племени.
Задолго до того, как Пим и Петерс стояли перед стеной из черного мергеля с загадочными знаками на ней, и по меньшей мере, через пятьсот лет после основания Хили-ли, туземцы, обитавшие на островах в пределах трехсот-семисот миль от Южного полюса, оказались под властью непреодолимого чувства, которое, вероятно, раз в тысячу или несколько тысяч лет накатывает мощной волной, сметая на своем пути все обычные наклонности и устремления людей, и по какой-то таинственной причине побуждает их к согласованным действиям, подобным которым не знают не только сами участники событий, но, судя по всему, не знали и их предки. Такой порыв, похоже, захватывает всех до единого представителей всех слоев любого общества. В данном случае, видимо, подобное внутреннее побуждение заставило туземцев покинуть свои острова и отправиться в далекое плавание – причем они не сообщались между собой; во всяком случае, непосредственно не сообщались. Объединенные общей целью и действующие согласованно, точно армия под командованием полководца, обитатели сотни антарктических островов расселись по десяти тысячам хрупких челнов и устремились на юг. Почему на юг? Может, инстинкт подсказывал им, что таким образом разрозненные племена объединятся в крепкий союз? Они не знали. Первые несколько лодок достигли Хили-ли. Девять из десяти человек, отправившихся в путешествие, погибали – но все равно бесчисленные лодки продолжали прибывать на острова архипелага Хили-ли. Теперь, после пяти веков безмятежного существования, хилилиты увидели, что дикари грозят захватить их страну, как варвары некогда захватили далекую страну их предков. Хилилиты не располагали грозным оружием, но, к счастью, оружие захватчиков было не более действенным. Дело дошло до рукопашного боя. Захватчики не могли вернуться назад даже при желании, посему им оставалось только драться – и победить или погибнуть. Хилилитам было некуда отступать, даже если бы они хотели пуститься в бегство; и им тоже оставалось только драться – и победить или погибнуть. Численность захватчиков составляла свыше ста тысяч; численность хилилитов, способных драться в рукопашной, около сорока тысяч. Последние вооружились дубинками – длиной около четырех футов, диаметром в дюйм на одном конце и в два дюйма на другом, – вырезанными из крепкого дерева, похожего на произрастающий в тропиках бакаут (почти немыслимый вид растительности в регионе, обделенном солнечным светом), а в дополнение, за естественными и искусственными преградами, сложили в кучи куски застывшей лавы, с острыми зазубренными краями, весом от одного до пяти фунтов. Захватчики, да и то далеко не все, были вооружены хлипкими луками с шестью стрелами на каждый в лучшем случае – и больше ничем. Со всех сторон дикари в своих утлых челнах устремились к главному острову Хили-ли, где собрались все хихилиты, включая женщин, детей и стариков.
Захватчики были полуголодны, обессилены долгим, невероятно изнурительным путешествием, невежественны, почти безоружны и совершали нападение на жалких лодчонках; но они имели то преимущество, что на каждых двух защитников острова у них приходилось по пять человек и что они действовали единым мощным порывом, по неосознанному внутреннему побуждению, подобный которому заставляет полчища мигрирующей саранчи проходить даже сквозь огонь, оставляя позади обугленные трупики девяносто девяти тысяч из ста. Хилилиты были сыты, полны сил, умны, сравнительно хорошо вооружены и занимали позиции на суше, подготовленной для боя; вдобавок они обладали воинственным духом римлян, некогда утраченным предками, но впоследствии вновь обретенным в незнакомых условиях девственной природы.
При попытке подойти к берегу половина захватчиков, подвергшихся яростному обстрелу кусками застывшей лавы, попадала с лодок и утонула или погибла непосредственно при высадке. Треть другой половины погибла в первую минуту после высадки, а еще треть – через пять минут. Затем оставшиеся пятнадцать-двадцать тысяч дикарей бросились обратно к своим челнам, но нашли оные затопленными в мелкой прибрежной воде – восьми или десяти мужчинам не составляло труда затопить каждую лодку, дружно навалившись на один борт, а на это задание была отправлена тысяча или две молодых хилилитов. Затем бедняги побросали свои хлипкие луки и попадали ниц у ног победителей. Как при данных обстоятельствах могли поступить люди столь благородные, как хихилиты? Они не могли хладнокровно перебить почти двадцать тысяч дрожащих от страха дикарей. Посему в конце концов хилилиты приняли решение построить тысячу больших гребных шлюпок и – поскольку тогда было самое благоприятное время года для подобного предприятия – отвезти туземцев обратно на родные острова. Так они и сделали. Но в наказание за нанесенное оскорбление и в вечное напоминание о существовании хилилитов (которые, как знали дикари, истребили более восьмидесяти тысяч нападавших, потеряв всего двенадцать человек убитыми и тридцать семь тяжело раненными – каковой факт, между прочим, по словам Петерса, не только зафиксирован в официальной истории Хили-ли, но и увековечен монументом в Хили-ли-сити) – так вот, в вечное напоминание о существовании столь могущественного народа туземцам строго-настрого запретили использовать на своих островах любые предметы белого цвета – национального цвета хилилитов. Сей строгий запрет распространялся буквально на все – вплоть до того, что туземцам вменялось в обязанность покрывать всем грудным младенцам зубы, едва они прорежутся, стойким иссиня-черным красителем и первые десять лет жизни повторять данную процедуру раз в год, а впоследствии – раз в пять лет. В последнем пункте приказа говорилось, что туземцам разрешается оставлять в первозданном виде белки глаз, но для того лишь, чтобы при взгляде друг на друга только там они видели национальный цвет Хили-ли и таким образом всегда помнили об обещании победителей истребить всех до единого – мужчин, женщин и детей – в случае, коли они еще раз попробуют совершить набег на Хили-ли. В дополнение к этому хилилиты высекли на подходящих скалах на каждом острове короткую надпись, напоминающую об ужасных результатах неудачной попытки завоевания, повсюду предварив текст примитивным изображением человека с вытянутой в сторону юга рукой, над которой находится стрела, указывающая на север, каковой рисунок означает следующее: «Туда могут отправляться глупцы, ищущие скорой смерти; оттуда идет война и беспощадное истребление!»
И настолько действенными оказались меры, принятые хилилитами для предотвращения возможных набегов, что обитатели тех островов, хотя впоследствии и увеличили общую численность населения до миллиона с лишним, никогда более не пытались вторгнуться в Хили-ли, даже под водительством самых сильных и отважных вождей.
– Но что насчет прекрасной Лиламы и одержимого страстью Апилуса? – спросил я, когда Бейнбридж умолк и задумался, словно соображая, как продолжить повествование. – Надеюсь, никакие несчастливые события не нарушили любовную идиллию Пима? Должен заметить, Бейнбридж, эти хилилиты на удивление мало заботились о своих прелестнейших женщинах – о прекрасной девушке шестнадцати лет, причем из благородного рода, близкого к королевскому.
– Но что вы скажете, мой бесчувственный друг, когда я сообщу вам, что Лилама была сиротой и унаследовала от своего отца единственный во всем архипелаге остров, на котором имелись залежи драгоценных камней, и что даже в своей необычной стране она была богаче самого короля? Будь у нее возможность поставлять ископаемые со своего острова на мировой рынок, она стала бы богаче Креза, графа Монте-Кристо и Ротшильда, вместе взятых. Однако в Хили-ли богатство не являлось… ну, не играло определяющей роли; оно играло важную роль, но не имело такого значения, какое имеет во всем остальном цивилизованном мире. Власть денег определяется возможностью покупать на них человеческий труд или продукты труда в ситуации, когда всё и вся находится во власти человеческой. В Хили-ли же все до единого граждане располагали всем необходимым для удовлетворения своих повседневных потребностей, и купить свободное время любого человека представлялось практически невозможным. Можно было, на известных условиях, купить человеческую рабочую силу, но это стоило огромных трудов. К тому времени прошло уже семь или восемь веков с тех пор, как институт рабства в стране упразднили и все рабы получили свободу – после чего, как гласит история Хили-ли, и рабы, и самый рабский дух бесследно растворились в массе свободного населения.
ebooksa