– Раньше я их ненавидел…
Китайцы, не встречая больше препятствий на своем пути, заполонили весь экран и, свирепо оскалившись, идут в атаку. Разъяренный Хосин энергично протестует, а Момо растерянно смотрит на пластмассовый пульт в виде автомата Калашникова, лежащий у него на ладонях.
– Вообще-то, теперь это меня успокаивает…
При этих словах Хосин торжествующе и воинственно размахивает руками, вслед за чем делает непристойный жест в адрес «косоглазых».
Вокруг нас десятки подростков лежат, раскинув ноги, и тоже строчат из пулеметов по целям – кто в русских, кто в динозавров, кто в пиратов или вампиров, а один из них даже обстреливает полк девушек-мажореток, взвизгивая: «Получай, шлюха!», когда подбивает очередную красотку. Видеосалон, с его пурпурными шторами, черными бархатными панелями и зеркалами на потолке, напоминает бордель, каковым он, впрочем, раньше и был, с той лишь разницей, что теперь стоны несутся из компьютеров.
Момо поворачивается ко мне:
– Огюстен, прими меня в свою группу!
– В какую группу?
– Ну, в твою, где и Хосин был.
Я отступаю на шаг. Здрасте, снова-здорово! Вот так я пожинаю плоды собственной трусости… Когда мы с Момо встретились в контейнере, где он искал ноутбук Хосина, я хорохорился, изображая из себя друга его брата-террориста. Да и потом всякий раз, как он задавал мне вопрос, на который у меня не было ответа, я строил многозначительную мину человека, который знает больше, чем может сказать. И таким образом убедил его, что стер всю компрометирующую информацию с жесткого диска, чтобы никого не подвести. Момо, конечно, уцепился за эту гипотезу. Он жалобно спрашивает:
– Ты считаешь, что я еще слишком молод?
Я молча киваю, стараясь выиграть время.
– Но мне уже четырнадцать! Многие начинали раньше.
– Начинали и тут же кончали! В Судане они подрывают себя уже в одиннадцать лет.
– Меня это не пугает. Я готов.
Я заставляю себя держаться спокойно, притворяясь, будто уже много раз вел такие разговоры.
– Что тебя толкает на такие действия?
– Мой брат!
Я гляжу на Хосина, реющего над мальчишкой: он скрестил руки на груди и мерит нас снисходительным взглядом, упиваясь своим превосходством.
– Ты его видишь?