Фаталист

Банкомет рассмеялся.

– Так ведь кто поверит, что я готов заплатить сто тысяч за душу?! Большинство усомнится даже в том, что я вообще ставил такую сумму на кон.

– Одному человеку, может, и не поверят. А если двое или трое донесут?

Раевич пожал плечами.

– Такого не бывало до сих пор. Никому неохота идти на эшафот ради того, чтобы и меня туда свести. Каждый, прежде всего, за собственную шкуру трясется.

– И никто не попадался?

– Ни разу.

– Вы так и не сказали, для чего вам это, – напомнил Григорий Александрович.

Раевич вдруг посерьезнел.

– Я хочу быть счастливым. Вот и все, – сказал он.

Такого ответа Печорин не ожидал.

– Да в чем же тут счастье? – спросил он.

– Чтобы это понять, надобно разобраться, что такое счастье. Думаю, каждый считает по-своему. Для меня, например, это насыщенная гордость.

– Как так?

– Извольте, я поясню. Если б я почитал себя лучше, могущественнее всех на свете, я был бы счастлив. Думаю, большинство сказало бы, что стремиться к абсолютной власти есть зло. Что ж, возможно, они были бы правы. Это не имеет значения.

– Что же имеет?

– Идея зла не может войти в голову человека без того, чтоб он не захотел приложить ее к действительности. Тот, в чьей голове родилось больше идей, действует больше других. От этого гений, прикованный к чиновническому столу, должен умереть или сойти с ума – точно так же, как человек с могучим телосложением при сидячей жизни и скромном поведении умирает от апоплексического удара. Страсти не что иное, как идеи при первом своем развитии. Душа знает, что без гроз постоянный зной солнца ее иссушит.

– Значит, без власти вы бы не чувствовали себя живым?

– Именно, Григорий Александрович, именно! Лишь живущим. Этого мало. Наверняка вы и сами ощущали временами нечто подобное, иначе зачем бы вам было испытывать судьбу?

– С кем же вы играете? Не с такими же, как Грушницкий или Карский.