— Десять тысяч долларов хватит?
— Думаю, вполне. И учти: платишь за результат. Ежели его не будет…
— Не рви сердце, Сема! Лучше заплатить.
— Тогда собирай Арика в дорогу. Прилетишь в Москву, звони. Сообщи, когда будешь в Минске. Я вышлю «скорую» в аэропорт.
— Понял! Жди.
Короткие гудки в трубке…
[1] Слова Ю.Кима.
[2] По тогдашним правилам прописать в Минске не члена семьи разрешалось, если имелось 9 кв. метров свободной жилой (не общей!) площади в квартире. В типовых однокомнатных квартирах площадь единственной жилой комнаты составляла от 16 до 17 кв. метров.
[3] По правилам тех лет, если у семьи подходила очередь на квартиру, наличие беременности у жены учитывалась при определении площади выделяемого жилья.
[4] Специально для тех, кто не знает реалий СССР. Продать квартиру в 1990 году было невозможно, даже кооперативную. Для этого общее собрание кооператива должно было принять в него нового члена. На такое соглашались только в случае обмена жилья или прописки в нем близкого родственника. В противном случае отказывали напрочь. Дело в том, что внутри кооператива существовала собственная очередь на жилье, освободившуюся квартиру распределяли в соответствии с ней. Попробуй отбери ее для чужака! Бывшему владельцу всего лишь возмещали уплаченные за квартиру деньги.
[5] В то время между СССР и Израилем не было дипломатических отношений, разорванных по инициативе СССР в 1967 году. Их восстановят только в конце 1991 года. Интересы Израиля в СССР предоставляло посольство Нидерландов, советские в Израиле — финское посольство. При них с 1988 года работали делегации СССР и Израиля, готовившие почву для восстановления дипломатических отношений.
Глава 14
14.
Дебют в детском онкологическом отделении прошел успешно. Мы с Викой сыграли роли Деда Мороза и Снегурочки — в переносном смысле, конечно. Белые халаты, шапочки, хирургические маски — это не театральные костюмы. В остальном — аналогично. Заходили в палаты, угощали деток, и, пока те трущили гостинцы, я работал. Где-то приходилось задерживаться. Я давал знак Вике, и она заводила с детками разговор. Ей читали стихи, рассказывали о родителях, родной деревне или городе. С радостью. Пребывание в палате тяжко даже взрослым, а тут дети. Им бы бегать, прыгать, а не томиться в четырех стенах. Почему б не пообщаться с доброй тетей? У нее такие вкусные конфеты и печеньки!
Из второй палаты Вика вышла с влажными глазами.
— Сердце рвется, — объяснила в коридоре. — Когда знаешь…
— Соберись, милая! — сказал я. — А за них не беспокойся: выживут. У меня, кажется, выходит.
— Постарайся, Миша! — попросила она. — Тяжело на них смотреть.
Мне тоже. Когда видишь эти лысые головенки — волосы выпали после химиотерапии, бледные личики, погасшие глаза… Я-то почти сразу перехожу на внутреннее зрение, устремляя его к пораженным органам, а вот Вике приходится таращиться. Отводить взгляд нельзя — дети чувствуют фальшь, а еще нужно улыбаться…
В палату к наиболее тяжелым пациентам нас не пустили — карантин. Иммунитет у детей после химиотерапии никакой, еще схватят инфекцию. К счастью, там имелось окно в коридор. Постоял у него, поработал. Далось трудно. Во-первых, расстояние, во-вторых, терминальная стадия. Организм человека лечит себя сам, лекарства только облегчают задачу. Так было с моим прежним воздействием. Но не в случае рака. Здесь клетки сходят с ума и начинают уничтожать органы человека. Привести их в чувство, воротить прежний алгоритм поведения оказалось нелегко. На привычное воздействие холодом они не реагировали. Пришлось нырять глубже, на клеточный уровень и там разбираться. Получилось не сразу, но пошло. Красный цвет пораженного органа начинал сменяться голубым, причем, как оказалось, достаточно запустить процесс, дальше он идет сам. Уловив эту особенность, я стал действовать по шаблону. Запустил, проконтролировал, занялся другим пациентом. Если что не так, вернусь и повторю.