Когда все закончится, когда Гильдия и сёгун превратятся всего лишь в плохие воспоминания, она напишет книгу. Подлинную историю для детей Шимы. Чтобы они читали, чувствовали и помнили. Чтобы знали, какова была истинная цена, которую их страна заплатила за топливо и электроэнергию. Чтобы они знали имена тех, кто защитил их от тирании, кто боролся и погиб, чтобы однажды они могли стать свободными.
Она не могла представить себе более подходящего названия.
Они подошли к камере Масару. Касуми опустилась на колени у решетки, протянув к нему руки, по щекам катились слезы. Рис и сухофрукты, которые приносила ему Мичи, пошли на пользу; он выглядел лучше, и обтягивавшая кости кожа не казалась уже такой серой. Но он все еще был слаб, одурманен зловонными испарениями и отсутствием солнечного света, одет в грязные лохмотья. Она открыла камеру и повернулась к Акихито.
– Вы сможете нести его?
Великан не ответил, просто подошел и заключил Масару в медвежьи объятия, усмешкой на лице скрывая боль, которую он испытал от бедственного состояния своего друга. Касуми крепко сжала руку Масару, поцеловала его в губы. Мичи сморщила нос при мысли о том, какими они должны быть на вкус.
– Нам надо идти, – прошипела она, глядя в коридор.
– Да, конечно.
Во мраке ярко вспыхнула спичка, зашипела горящая сера, осветив морщинистое лицо и жесткий взгляд запавших глаз. Министр Хидео пыхнул своей трубкой, между пальцами, пульсируя, пробежало пламя, отражаясь в бронированных доспехах окружавших его бусименов. В руках у них мрачно блестели обнаженные лезвия кодати – коротких мечей с одним лезвием, идеально подходивших для ближнего боя. Железных самураев среди солдат не было, но бусименов было больше, чем заговорщиков.
Со стороны лестницы донеслись звуки шагов, и сердце Мичи упало. Бусименов стало еще больше, они шли и шли, отрезая их от выхода и делая спасение невозможным.
Их было много.
Слишком много.
– Нас предали, – прошептала она.
– Кин, мне жаль, что так вышло.
– Молчите.
Гильдиец поднял одну руку в перчатке к горлу, расстегнул застежки. Шлем станцевал свою крошечную сюиту, и Кин сорвал его с головы, отсоединив от «кожи», и швырнул на землю. На лице блестел пота, щеки покраснели от гнева.
– Я и так чувствую себя глупцом. Не делайте из меня полного дурака.
– Кин, я хотела сказать тебе…
– Но боялись, что я откажусь помогать вам, да?
– Я думала, но…