– Опять за свое? – одна из теней колыхнулась, оформившись в здоровенную фигуру с палкой в руках. – Чего ты их водишь? Самим нечего жрать.
– Неудобно, пойдем мы, – прошептала маманька.
– Он энто шутейно, – вымученно улыбнулась Никитишна, сверкнула золотым зубом и умоляюще пропела: – Мальчонку жалко, Петр Степаныч, ведь пропадет. Мягонький он. Им на ночку всего.
– Тьфу, – сплюнула тень. – Сказано, баба – дура, дура и есть. Привечай голодранцев, пущай объедают, из глотки последнее рвут. – Палка с силой ткнула в костер, взметнув в темное, прокопченное небо сноп жгучих, огненных искр.
– Храни тя Бог, Петр Степаныч, – хозяйка подтолкнула гостей к дому и заворчала вполголоса. – Нажег, навонял, а бельишко не додумался снять. Погубит бельишко. Ну мужики…
Никитишна, жалостно охая, принялась сдирать развешенное по веревкам белье. «Сказывала, вдвоем живут, а стирано на десяток», – удивился Андрейка. Рубахи с бурыми пятнами, простыни, штаны, женское и мужское исподнее, ворох детских вещей. Соседей обстирывает? Маманька так делала… Только откуда соседи? Овраги да степь. Андрейка шмыгнул носом. От костровой вони его замутило, голова закружилась, дым ел глаза, размывая хутор и опухшие, искривленные ивы, делая все нереальным и зыбким, словно во сне. Вместе с дымом плыла вязкая могильная тишина. Не мычала корова, не возились свиньи в хлеву, не кудахтали куры, гнездясь на насест. Скотины вроде и нет, где же мясо на торговлю берут? Жутковатый дом, прячущийся во мгле на отшибе, и странные люди, пропахшие гарью, внушили Андрейке безотчетный, ознобливый страх.
Хозяйка сгребла белье в руки, толкнула шаткую дверь. В сенях темно, пахло сеном, сырой землей и мышами.
– Ступеньки тут, не расшибитесь.
Скрипнула новая дверь, дохнуло застоявшееся тепло. Мутными пятнами белели оконца, алела лампада, проявляя скорбные лики святых в убранстве из вышитых рушников.
Зашуршало, чиркнула спичка, горницу залил мягкий свет керосиновой лампы. Отблески запрыгали по углам и низкому потолку, нагоняя на Андрейку еще большей жути. За пределами размытого желтого пятна тьма сгустилась и угрожающе колыхалась, облизывая печь, низкие лавки и окованный медью сундук.
– Умывальник за печкой, я поснидать соберу, – хозяйка упорхнула во тьму.
– Мамунь, – прошептал Андрейка, втягивая голову в плечи и погромче брякая соском умывальника. – Мамунь, боязно мне. Может, уйдем? Я кушать совсем не хочу.
– Ты чего, дурачок, испужался? – мамка ласково провела по вихрам. – От усталости это и с голодухи. Ну куда мы пойдем? Неудобно перед людьми.
– Ну мамунь…
– Все, я сказала.
Андрейка умолк, чутко уловив мамино настроение. С тех пор как померла Нюрка, она порой сатанела, могла и ударить, но потом всегда извинялась и плакала. Мамуньке перечить не моги, дороже встанет.
– Ну, чего как не родные? Давайте к столу, – в комнате появилась Никитишна, переодевшаяся в домашнее, грохнула на выскобленный стол чугунный горшок. – Повечеряем, чем Бог послал!
Тут Андрейка забыл свои страхи. Перед ним брякнули щербатую деревянную миску душистой, теплой похлебки, рядом ложку и хлеб. Сверху настыла жирная пленка, швырканешь ложкой, а там батюшки-святы, картошка, морковь, лучок, мяса шмотки. Андрейка ел давясь, отфыркивая и косясь на чугун. Нет ли еще? Добавки дадут иль зажмотят? Мамунька кушала неторопливо и аккуратно, поднося под ложку кусок. Хозяйка перекрестилась на образа, но есть не стала, посматривая на Андрейку и промакивая влажные глаза концами платка.
Подлила добавки, а потом постелила им в пыльном чулане. Мамунька намаялась за день, быстро заснула, едва слышно похрапывая. У Андрейки слипались глаза. На кухне бренчала посуда, слышались приглушенные шаги и тихий, вкрадчивый разговор.
Дверь в чулан тихонечко отворилась, под весом грузного тела жалобно скрипнули половицы, дохнуло гарью и паленой листвой. На пороге стоял дядька: страшный, угрюмый, заросший черной бородищей. Чистый разбойник. Андрейка сильно-пресильно зажмурился, а когда открыл глаза, страшный дядька пропал. А может, и не было его вовсе. Андрейка уснул.
ebooksa