Остров Смертушкин

– Каким же образом вы собираетесь доказать свои слова? – прищурился Змеев, которого немного задело снисходительное отношение ученого к его работе.

– Процесс запускается звуковой волной, – к разочарованию собравшихся сказал Ян Ефимович.

– Простите, но это уже сто раз изучено, – возмутилась Архипова. – Бинауральные ритмы не изучал только ленивый. Лично я скептически отношусь к психоакустике.

– Нет, это немного другое. Это может прозвучать как сказка. Я и сам сначала не поверил, но… Есть уединенный тропический остров, который защищают от проникновения посторонних. На протяжении тысяч лет там живет небольшая коммуна. Иногда туда привозят и чужаков – только обратного пути не существует. Временно покидать этот остров могут только те люди, которым абсолютно доверяют. Те, кто родился там. Этого острова даже нет на карте.

– Ну, начинается! – Змеев вздохнул с облегчением.

«Он все-таки сумасшедший, этот профессор Кот. Он не отнимет у меня игровое поле. Все, что он говорит, просто смешно!» – решил он.

– На острове есть вулкан, – невозмутимо продолжил Ян Ефимович. – По легенде, в нем обитает древнее существо, которое местное жители называют Великой Богиней. Иногда вулкан издает специфические звуки. И именно они и пробуждают состояние, о котором я говорю. Люди, которые живут на острове, научились имитировать эту мантру вулкана. И сейчас вы ее услышите.

– Поскорее бы, – сжала губы Архипова. – Еще десять минут – и я отказываюсь участвовать в этом цирке.

– Мне не потребуется десяти минут, – улыбнулся профессор Кот. – Вы готовы? Тогда слушайте! – Тяжелые желтоватые веки зашторили его глаза, грудь раздулась, как у болотной жабы, собирающейся затянуть скрипучую брачную песнь.

В аудитории воцарилась тишина – все вдруг перестали перешептываться, как будто нутром почуяли, что сейчас на их глазах свершится чудо.

Из приоткрытой щели рта профессора донесся утробный гул, который словно порождала сама земля. Тревожный гул, пробуждающий какие-то древние, забытые участки сознания. Его голос чудесным образом раздваивался, множился, гулким эхом отскакивал от стен и заполнял собою пространство. Как будто Ян Ефимович был чревовещателем, способным производить звуковые волны движением каждой части тела. Из мерного гула голос обратился в надрывный скрип, затем – в протяжный горловой вой, затем в оглушительное, как будто птичий щебет.

Поначалу все свидетели этого странного перформанса с тревогой переглядывались, и каждый думал: бывает же такое! В передовом НИИ исследования мозга у человека случился внезапный кризис самоосознания, и никто из присутствовавших врачей не смог это предвидеть и предотвратить.

Но в считаные мгновения тревога развеялась, и на смену ей пришло блаженство странной искусственной природы. Как будто каждого из них опоили лошадиной дозой нейротрансмиттера серотонина, влияющего на настроение, и организм высвободил из своих закромов те запасы светлой радости, которые были отведены человеку на всю его жизнь. Блаженство нарастало, разворачивалось, заполняло собою пространство, как ядерный гриб.

Глаза Семена Капланского были широко распахнуты и невидяще смотрели в обшарпанный потолок, по гладко выбритым щекам катились крупные слезы. Всю жизнь он посвятил изучению в том числе и биохимической природы счастья.

Он знал все о синтезе энкефалинов и эндорфинов, его брошюра о мезолимбическом тракте вошла в список обязательной литературы во многих медицинских университетах мира. Однако никогда, никогда в жизни он сам не испытывал такого мощного и чистого счастья. В лаборатории Капланского были лекарственные коктейли его собственного изобретения, с помощью которых можно было «улететь» на небо и почувствовать себя бодхисаттвой, однако этот эффект не шел ни в какое сравнение с тем, что он испытывал сейчас.

Кажется, впервые в жизни даже его мыслительный процесс приостановился, замедлился. А Семен Капланский привык думать всегда, даже во сне. Да, даже сны ему снились логичные, всегда имеющие отношение к его актуальным исследованиям. Никаких пугающих образов бессознательного, никаких кровожадных внутренних демонов – только чистое торжество ясного разума! А теперь он даже потерял способность к анализу.

– Это может быть высвобождение эндогенного диметилтриптомина, – только и успел прошептать он, прежде чем окончательно растворился в этом море бесконечного блаженства.

Впервые в жизни его тело познало суть человеческого предназначения – быть световой волной в океане таких же волн света. Каждой клеточкой воспринимать неиссякаемость чистейшего концентрированного счастья.

Танечка кружилась между стареньких стульев. Воздух казался ей густым и сладким, как мармелад. Она с трудом могла сознавать, где заканчивается ее тело и начинается внешний мир. Это полное слияние с пространством было ярче и приятнее интимной близости с самым искусным в мире любовником. А уж кто, как не Танечка Свиридова, знала толк в чувственном слиянии! Если бы она записывала каждый пережитый ею опыт телесной любви, данных набралось бы на докторскую диссертацию. И вот теперь ее любовником был как будто весь мир. Других людей больше не существовало, как и ее самой. Был только единый, многорукий многоглазый организм, все клеточки которого работали как отлаженная система. Человечество.

– Мы – все одно! – потрясенно прошептала она. – Мы все – одно!