– Я простила тебя, моя озорная, маленькая птичка.
– Ведь ты заботишься о моей безопасности, – продолжала она. – Я понимаю. Просто… – она повернулась ко мне, сверкнув большими зелеными глазами, – я так люблю снег!
Я улыбнулась. Ее энтузиазм был заразнее, чем грипп.
– Я тоже люблю.
Дочка играла с медвежонком, качала его на коленях, но внезапно застыла от ужаса.
– Мама! Мама! – закричала она.
– Что такое, доченька?
– Ой, нет, нет, нет!
– Что с тобой, милая? Скажи мне.
Она спрыгнула на пол.
– Какой ужас! Это просто ужас! – Она показала на месье Дюбуа. – Его цепочка. Ее нет!
Я с облегчением перевела дух. Причина ее ужаса могла быть гораздо серьезнее: камень, брошенный в наше окно, угрозы детей, сочувствующих немцам, или что-нибудь еще страшнее.
Но я знала, как она дорожила той цепочкой. На ней висел медальон с выгравированной буквой «К», такой же, как тот, который она сама носила на шее последние три года. Папа подарил ей этот маленький набор, когда ей стукнуло пять лет. По цепочке с медальоном для нее и для месье Дюбуа. Ее радости не было пределов.
– Мы найдем ее, – пообещала я. – Она наверняка где-нибудь здесь.
– Нет, – возразила она, огорченно покачав головой. – Я знаю, где потеряла ее.
– Где?
– В цветочной лавке, – ответила она. – Я сняла ее, когда вы разговаривали с дедушкой. Я хотела положить в медальон семечку подсолнуха. Месье Дюбуа любит семечки. Но потом вы сказали, что надо уходить. – В ее глазах застыло отчаяние. – Я положила ее на прилавок и наклонилась, чтобы завязать шнурок, и – мамочка, – оставила ее там! – Она вытерла слезы. – Как ты думаешь… ее могли украсть?
– Конечно, нет, доченька. Лавка заперта.
– Вдруг кто-нибудь разобьет окно?
Я не стала говорить ей, что вряд ли кому-то понадобится красть цепочку с шеи медвежонка. Не сказала я ей и то, что в данный момент мне меньше всего хотелось заниматься этим, когда ради нашей безопасности нужно сделать миллион важных дел. Но все-таки моя малышка была ужасно огорчена, и уж эту-то неприятность я могла без труда устранить.