Не дождалась. Оставила на белоснежной скатерти обручальное колечко с черным-черным, как уголь, камнем, и ушла…
Никита тоже ушел. К Ильюхе. Пил беспробудно несколько дней, ни на работу не ходил, ни на учебу. Все порывался вернуться, но Ильюха не пускал. Приводил какие-то железные доводы, с которыми пьяный Никита соглашался и которые тут же забывал. Он успокоился сам, без напутствий и уговоров Ильюхи. Вспомнил Эльзины глаза и сжатые в кулаки руки, вспомнил колечко с камешком-угольком и решил, что так тому и быть.
В следующий раз они встретились уже в ЗАГСе, когда пришли подавать заявление о разводе. Вот, пожалуй, именно тогда Эльза начала меняться. Синие тени под глазами, заострившиеся скулы, выпирающие ключицы, руки дрожащие… Никита, помнится, испугался, что она заболела. Так испугался, что спросил:
– Элли, у тебя все хорошо?
– Все хорошо, Никита. Спасибо. – И улыбнулась вежливо. Лучше бы вообще не улыбалась. – У меня все замечательно.
Не был бы дураком, уже тогда заподозрил бы неладное, пусть уговорами, пусть силой, но заставил бы Эльзу рассказать, что с ней происходит. Вдруг Януся объявилась, или еще что хуже. Но Никита был молод и глуп, поэтому расспрашивать ни о чем не стал, просто молча кивнул.
Их развели спустя положенный по закону срок. Тот день был словно брат-близнец похож на день их свадьбы, такой же студеный, такой же снежный. Но девственную его белизну марало что-то черное и тревожное. Никита не сразу понял, что это, просто почуял недоброе. А потом он посмотрел вверх. В сером небе, вспарывая крыльями тяжелые снежные тучи, кружило воронье. Молча кружило, без единого звука.
– Ну, вот и все, – сказала Эльза и улыбнулась грустной улыбкой. – Спасибо тебе, Никита. За все.
– И тебе, Элли. – Он протянул было руку, чтобы заправить за ухо локон рыжих Эльзиных волос, но передумал. Нет у него на такую ласку даже фиктивного права. Теперь уже нет. – Если что, – он задумался, подбирая правильные слова, – если что-то случится, если тебе понадобится помощь, ты не стесняйся, обращайся. Я пока у Ильюхи живу, но скоро сниму квартиру. Адрес оставлю ему. На всякий случай. Ты меня слышишь, Эльза?..
Она не слышала, она смотрела в небо, не сводила тревожно-испуганного взгляда с воронья. Вот тогда они и появились в первый раз – эти чертовы птицы! Или появились они раньше, просто Никита увидел их впервые? Увидел, но не придал значения. И страху в Эльзиных глазах он значения тоже не придал. Мало того, тогда он даже обиделся немного на это ее отстраненное равнодушие. Он к ней с благородными порывами и всей душой, а она не смотрит и не слышит, любуется вороньем.
– Мой адрес есть у Ильюхи, – повторил он сухо, раздраженно даже и, не прощаясь, пошагал прочь.
Он шел и боролся с острым, почти невыносимым желанием обернуться, еще раз посмотреть на Эльзу. Не обернулся. Потому что был молодым и глупым. Потому что считал, что поступает правильно.
Жизнь без Эльзы налаживалась долго. Никита не ожидал, что будет так тяжело. Тяжело настолько, что он даже несколько раз проходил мимо ее дома, смотрел на знакомые окна с веселыми шторами. Один раз он столкнулся с Серафимой Аскольдовной. Столкнулся нос к носу и испугался, что старушка станет ругаться и совестить. Но она не стала, посмотрела с жалостью и спросила:
– Тянет?
Что она имела в виду? Наверное, именно вот это муторное чувство, что все никак не отпускало Никиту. Или думала о чем-то своем. Думала, а потом вот сказала со стариковской непосредственностью. Как бы то ни было, а он врать не стал.
– Тянет, – сказал и посмотрел вверх, на распахнутое кухонное окно. – Как она, Серафима Аскольдовна?
Не нужно было спрашивать, бередить старые раны. Никита и не знал, что у него вообще есть раны.
– Держится. – Старушка смотрела прямо перед собой, Никиту словно бы и не видела. – Работает.
Держится. Словно бы это он подал на развод! Вот только не получилось обидеться и переложить груз ответственности на хрупкие Эльзины плечи. Себе врать – последнее дело.
– На кофе не заглянешь? – спросила Серафима Аскольдовна и шуганула тростью тощую галку, что вертелась неподалеку, словно подслушивая.