Если музыка фэйри тебе не слышна, то и фэйри тебе не страшны.
Я был молод и глуп – и оставил себе только смерть, только грезы и сны.
Нил Гейман родился в Англии, но сейчас живет в Америке, на Среднем Западе. Он – создатель знаменитой графической серии «Сэндмен» и автор романов «Никогде» и «Американские боги», удостоенного премий «Хьюго», Брэма Стокера, «SFX» и «Локус». Еще одна книга Геймана, «Коралина», написанная для детей любого возраста, получила премию Брэма Стокера в категории произведений для юных читателей. В сотрудничестве с художником Дэйвом Маккином Гейман создал графический роман «Господин Панч», детские книги «День, когда я выменял папу на двух золотых рыбок» и «Волки в стенах», а также кинофильм «Зеркальная маска».
Кроме того, Гейман – талантливый поэт и автор рассказов. Его произведения входят во многие антологии сказок для взрослых, составленные Эллен Датлоу и Терри Виндлинг, в сборники «Зеленый рыцарь» и
Веб-сайт Нила Геймана: www.neilgaiman.com
Большинство стихотворений, которые я написал, спокойно сидят себе на странице и довольствуются тем, чтобы их читали про себя. Но в этом стихотворении звучит музыка фэйри – ритмы танца, от которого ноги сами так и просятся в пляс. Так что «Пляску фэйри» нужно читать вслух. Может, кто-то захочет подобрать для нее мелодию. Но, может статься, читая его, вы услышите самую настоящую музыку фэйри, и ноги подхватят ритм, и голова заполнится звуками, и вы не сможете больше думать ни о чем, кроме этой музыки и ритма, и будете только плясать и плясать до тех пор, пока не рухнете в изнеможении – чтобы уже не подняться никогда. В общем, на музыку фэйри эти стихи лучше не петь.
Стрелок у источника
Отдача толкнула в плечо, и одно из существ – то, красивое – пало замертво. Но, как сказал бы Па,
Два дня назад я стрелял и убил двух воробьев и кролика, которого назвал «Позицией». Сразу после этого я похоронил их в глубоком песке подальше от воды.
Вчера на заре я почуял их сразу, как проснулся. Солнце текло сквозь иголки пустынного дуба прямо мне в глаза. Я перевернулся на живот, поднял голову и увидел их: они лежали сразу за пологом палатки.
Кто-то выкопал трупы из полуметровых ям и разложил на оранжевом песке, покрытом палой листвой. Где-то в метре от моей головы, вместе с подушкой.
Я, естественно, ничего не услышал.
Это был не обычный источник. Пологий гранитный купол цвета ржавого железа, площадью гектаров в пятьдесят, вздымался над пустыней, где я встал лагерем. Карты называли его Скалой Сердца. Миллионы лет скудных дождей – а, может, ползучие льды в последний ледниковый период – так источили камень, что вся вода на этой его стороне сбегалась в одну точку. Там получился гранитный уступ высотой метров пять над ложем пустыни, а под ним – первозданная каменная чаша, окруженная красным охряным песком.
Если смотреть сверху, с воздуха, купол имел форму сердца, с возвышенностью у острия (оно указывало на север) и источником в ложбинке между округлостями – ровно напротив, на юге.
От берега чаши сухое русло ручья шириной в четыре-пять метров уходило на полкилометра в пустыню и заканчивалось в соленом озере метров ста шириной. Раз в десять лет паводок наполнял ручей на целую пару часов, и тогда озеро и в самом деле становилось озером, а дня через два-три вся система снова как будто пересыхала. Но если бы какому-нибудь идиоту пришло в голову прогуляться по дну через пару месяцев после дождя, он бы провалился сквозь соляную корку и благополучно утоп в грязи.
Чашу окружали чахлые заросли красного дерева. Один-единственный пустынный дуб рос среди колючей травы полсотни метров поодаль, если идти вдоль ручья.
Я даже не знал, к какой пустыне это место относится, – только что оно слишком далеко на северо-западе, чтобы считаться частью Налларбора[79]. Судя по звукам и запахам, это был самый край мира: пустота, вкус пыли и эвкалипта, вздохи листвы, а дальше – тишина.
Зверье пахло мертвым сырым мехом, но, как и полагается дичи, с душком. Пару секунд я просто тупо таращился на них, потом перелез из мешка в пару шорт и кроссовки. Отцовский «аншютц» лежал, где его вчера положили, в палатке, в ногах постели, но меня в тот момент интересовала не целевая винтовка. «Ремингтон» – помповый дробовик, не какой-нибудь однозарядник двадцать второго калибра – остался в «тойоте». Я взял мачете, расстегнул молнию на накомарнике, выскочил наружу и бегом припустил к машине.
ebooksa