Клеменс не хочет больше сталкиваться с неприятием в глазах родителя. Пусть ее действия оправдаются, пусть этот обман будет во благо.
Пусть у нее все получится.
– Лгать нехорошо, Бэмби, – все-таки вздыхает отец. – Думаю, ты уже знаешь, что обман для Теодора Атласа хуже яда.
– Да, – кивает Клеменс. – Да, знаю.
12. Холодные воды Гудзона
Седьмой час утра обыкновенной прохладной субботы Теодор встречает на берегу гавани. Солнце, проглядывая из-за облаков, постепенно выкраивает из тени очертания серых жилых домов и два ярких пятна – незатейливые двухэтажные магазины с сувенирами и разной мелочью, которые стоят по обе стороны от антикварной лавки и выделяются на фоне ее бесцветных стен. Кирпичная кладка соседнего здания по неуместности может посоперничать только с терракотовой раскраской «Фина МакКоула», разве что против кричащих стен паба Теодор не возражает. Сувенирная лавка же мозолит ему глаза: в разгар сезона здесь всегда многолюдно и шумно.
Он не спал всю ночь, размышляя над уроборосом и ведьмами. Сон не идет к нему третьи сутки: днем Теодор кое-как отсыпается, а ночами бродит по лавке, перебирая свои старые вещи, которые теперь служат предметами интерьера или выставляются на продажу. Кожаные перчатки с тиснением, похожим на кельтские узлы. Трость из бука, покрытая темным лаком и местами потрескавшаяся. Саквояж, который Теодор привез из, кажется, Нью-Йорка году эдак в шестьдесят втором. Они дышат давно прошедшим, навевая плохие воспоминания.
В болоте его разума слишком много сокрыто на самом дне, но бесконечные дежавю этой весны стряхнули с поверхности мутную пелену и разогнали туман. Одни невольные воспоминания тянут за собой другие, вытаскивают из глубин почти забытое, старое. Отболевшее. В такие моменты Теодору кажется, что воздух становится плотным и давит на плечи. Как теперь.
Отболевшее? Нет-нет, там, глубоко внутри, все еще что-то впивается под ребра и болит, болит…
Закрывая глаза, Теодор снова видит искры костра в ночном небе. Это пугает его сильнее приближающегося конца, о котором он грезит.
Если потянуть за ниточку «Леди из Шалотт», найдет ли Теодор смерть?
– Поздравляю, ты едешь со мной в Оксфорд, – с порога заявляет Теодор продирающему единственный глаз Саймону. Бармен закидывает на плечо видавшее виды полотенце с незатейливым кельтским орнаментом и хмыкает.
– И тебе доброго утра. И нет, никуда я отсюда не двинусь.
Теодор падает на шаткий стул перед барной стойкой и привычным жестом просит бокал, на что получает красноречивый взгляд Саймона.
– Тебе полезно будет проветриться. Это всего на один день, – говорит он. Саймон достает из-под прилавка стакан со сколотым краем, отработанным движением снимает с полки холодильника темную бутылку «Гиннеса» и протягивает ее Теодору. Тот без лишних слов откупоривает крышку. Немой диалог между ними течет своим чередом.
В раннее – по меркам завсегдатаев-ирландцев – субботнее утро в пабе никого нет. Саймон вполне мог бы отпирать двери своего заведения ближе к вечеру и не переживать, что упустит клиентов, но нынешний хозяин приземистого «Финна МакКоула» имеет странную привычку дожидаться гостей с одиннадцати часов каждого дня. Даже девушка-официантка Шейла нагло приходит только к вечеру и так лениво протирает столики, будто паб до этого не работал.
Сегодня утром причуды бармена Теодору только на руку.
– Давно ты был в Оксфорде? – хрипло спрашивает он, подавившись глотком пива. Саймон качает головой.
– Ни разу не был. И не особо рвусь, если ты не заметил. Какая муха тебя укусила?