Хозяин теней

– Не муха, а леди, – поправляет Атлас. – Та, что из Шалотт и смотрит на Ланселота.

– О, святой Патрик…

Саймон вздыхает и, видимо, с трудом воздерживается от слишком красноречивой гримасы.

– А разве ты не должен тащить с собой Бена? Я как-то не особо тяну на любителя нарисованных женщин.

Теодору они тоже интересны совсем не в том понимании, о котором привычно думает и Саймон, и смотритель художественной галереи, и старик Стрэйдланд, и добрая половина участников торгов их города. Но никто из них не проявляет интереса к причудам Атласа, и потому он живет здесь, на южном побережье живописного графства Корнуолл, уже более десяти лет и не боится быть уличенным во лжи.

Хотя, стоит признать, Теодор не пытается скрываться и врать. Только Бену такой подход к жизни не по душе, и только Бен переживает, что в какой-то момент Теодор станет жертвой, к слову, полиции, медиков и прочих любителей экспериментов, жаждущих предать его неумирающее тело науке. Так уже было в годы Второй мировой. И напрасно Теодор рассказал о тех нескольких днях впечатлительному Паттерсону.

– Бен уезжает на материк, – задумчиво произносит Атлас. – И вернется только через пару недель.

– И твоя леди-миледи совсем не может подождать его возвращения, – кивает как будто себе Саймон. Его большие руки медленно и манерно протирают стаканы на барной стойке и расставляют их в порядке, известном одному ирландцу. Теодор следит за его размеренными движениями вполглаза.

– Не может, – говорит он. – Да и в последнее время Бен… – Атлас пытается подобрать слово помягче, но только безнадежно отмахивается. – Слишком дерганый. Чем старше становится, тем более параноидальные мысли его посещают.

– У него, кажется, полно причин беспокоиться о твоей заднице, – со знанием дела соглашается Саймон. – Бедняга Бен знаком с тобой – сколько? Пятнадцать лет? Удивительно, что он еще не поседел с таким-то компаньоном.

Теодор фыркает и делает последний глоток. «Гиннесс» заканчивается быстрее, чем он успевает прогнать из головы сонный туман, и его рассудок все еще пребывает где-то на грани яви и сна. Мысли не к месту возвращаются к приставучей девице, акварелям Берн-Джонса и старым воспоминаниям о портовом городке где-то на берегу Ирландии.

Он несколько раз моргает, потирая шрам над бровью. Зацепка на эскизе Уотерхауса разбередила прошлые раны, добавила тяжелых дум, и теперь Теодор все чаще ловит себя на такой путанице в мыслях, что даже наяву он видит и слышит то, чего видеть и слышать не должен.

Рыжий отблеск в темно-русых волосах девицы Карлайл. Мутно-зеленые глаза прохожих. Старые напевы времен ирландских восстаний в домах чопорных англичан. Ветер колышет ольху над волной, солнце и зной, лето и зной…

Теодор сходит с ума, и лучше бы его больные фантазии развеялись как можно скорее.

– В понедельник, – говорит он Саймону. – Ты и я едем в Оксфорд в понедельник.

Бармен не имеет привычки закатывать глаза – он счастливый обладатель лишь одного. Но сейчас ему, похоже, не хватает именно этого.

– И какой же это черт побудил тебя думать, будто я соглашусь?

Тот, что отравляет разум Теодора больше двухсот лет.

– Ты можешь взять с собой дочку своего любимого старика из галереи, – как бы невзначай вспоминает Саймон. – И самого старика. Ставлю свой глаз, что оба будут пищать от восторга.

Теодор морщится. С удивлением понимает, что делает это уже скорей по привычке и замирает в недоумении. Взять девицу Карлайл на вечер к Стрэйдланду было вынужденной мерой, пойти у нее на поводу, чтобы взглянуть на акварели Берн-Джонса – профессиональным интересом. Позвать же ее с собой в Оксфорд теперь кажется ему… желанием?