В этот день, неизвестно почему, — быть может, из-за апреля, который белым цветом лег на далекие деревья, или из-за юного солнца, которое бросало отблески на его рабочий стол? — ненависть других причиняла ему особую боль.
— Ну, ладно, — сказал он сам себе, — пора исправляться. Я хочу совершить доброе дело.
Он вспомнил, что накануне старый священнослужитель просил у него денег для обездоленных и печально сказал, услышав его отказ:
— Побойтесь Бога, мистер, однажды он отвернется от вас…
Он нервно позвонил.
— Сколько просителей вы отослали сегодня утром, Карленд?
— Восемьдесят два.
— Пришлите мне восемьдесят третьего.
— К вам просится старик, называющий себя изобретателем. Хочет предложить новые машины.
— Просите…
Секретарь ввел в кабинет хилого старика в потрепанном рединготе, который прижимал к груди старый портфель из зеленой кожи.
Норвуд немедленно оценил человека, как заранее обреченного на провал неудачника, мечтателя с протянутой рукой, который после каждого поражения спешит укрыться в темном уголке и стереть слезы с изрезанного морщинами лица.
Ему, Норвуду, пришлось кулаками расчищать себе путь в цивилизованных джунглях. Его окружали злые и ненавидящие лица, но он бил беспощадно, превращая ухмылки в кровавые гримасы боли…
А старичок, сидя в огромном мягком кресле, смешно гримасничал — кланялся, кашлял, вздыхал, потирал руки и дрожал, как осиновый лист осенью.
Миллиардер ощутил в груди прилив жаркой крови, предвестник неведомой ему радости.
Наконец, доброе дело было у него в руках.
Он внимательно изучил бумаги, которые старичок извлек из портфеля.
То были сложные и абсурдные чертежи, жалкие мечты школьника, переложенные на язык простейшей механики.
Строгий ум Норвуда кипел от возмущения, видя их несостоятельность.
Пробудился его здравый смысл, призывая гнев на того, кто посмел отнять у него время; его кулак обрушился на стол и длинная ваза из богемского хрусталя, где томилась черная орхидея, с серебряным стоном распалась на куски.