– Он просто шутит, – сказала я, чтобы успокоить ее, хотя кто его знает? Вдруг Джек исполнит свою угрозу?
Трое молодых людей в военной форме и с короткими стрижками были настоящими красавцами – высокие, подтянутые, с прекрасными манерами. Но чем больше они мне нравились, тем заметнее брови Джека сползали к переносице.
Мы уже знали Олстон и ее родителей, Сесили и Кэла Равенель, и Купера, а теперь познакомились с отцом Линдси, Майклом Фарреллом. Я, конечно, знала Веронику и вновь встретила ее в доме моей матери, но не разговаривала с ней с того момента, как Томас вручил мне кулон ее сестры. Я познакомила их с Джеком, который был олицетворением учтивости и радушия, хотя было ясно, что все его внимание сосредоточено на дочери и Купере.
Миссис Хулихан осталась, чтобы помочь с небольшой вечеринкой, и теперь разносила подносы с закусками и салфетками, а Джек стоял за барной стойкой, вручая юношам стаканы ледяной воды, даже если они просили колу или лимонад, как будто кофеин и сахар могли повлиять на их поведение.
Нола запретила мне фотографировать, но в любом случае в этом не было бы необходимости, судя по количеству фото, сделанных на мобильный телефон, и селфи. Я попрошу Нолу просмотреть свои и переслать их мне. Когда я поняла, что у нее совсем нет детских фотографий, моей миссией стало документировать каждый момент ее жизни, как будто это могло как-то компенсировать все ее ранние годы. Я надеялась подарить ей фотоальбом как часть подарка по случаю окончания школы. Это был мой маленький секрет, но его было трудно сохранить. Джек и Нола постоянно дразнили меня, говоря, что я на каждом семейном и школьном мероприятии превращаюсь в фоторепортера.
Я обнаружила, что стою наедине с Майклом, отцом Линдси. Он не произвел на меня впечатления человека застенчивого, но я заметила, что он держался особняком, улыбаясь и кивая, если оказывался в компании, а затем тихонько отходил прочь под предлогом наполнить тарелку или бокал. Он никогда не возвращался к тем, с кем только что разговаривал, предпочитая вместо этого стоять в одиночестве, как мне показалось, с выражением самодовольного удовлетворения на лице. Казалось, все его внимание было приковано к мебели и произведениям искусства в комнате. Когда я подошла к нему, он стоял возле напольных часов.
– Эти старые часы не ходят, да? – снисходительно спросил он.
– Вообще-то, эти часы показывают точное время уже почти два столетия. И лишь недавно у нас начались с ними проблемы. – Я едва не сказала ему, что в часах имеется хитроумное потайное отделение, где когда-то были спрятаны алмазы Конфедерации, но у меня возникла извращенная потребность не делиться с ним этим знанием.
На его лице читалось сомнение, как будто я ему солгала.
– Я слышу их тиканье, маятник движется, но стрелки застыли на месте. Боюсь, это уже инвалидность.
– Ничего подобного, – с улыбкой сказала я. Не знаю почему, но этот человек как будто гладил меня против шерсти.
Словно почувствовав это, Майкл улыбнулся в ответ.
– Послушайте, извините. Антиквариат – это увлечение моей жены. Я вырос в маленьком городке, моими родителями были парикмахер и слесарь. Мы, конечно, не жили в трейлере, но наш дом был ненамного больше и крепче. И мы не могли на нем никуда поехать.
Он усмехнулся, и я из вежливости усмехнулась вместе с ним.
– Скажем так, единственный антиквариат, который у нас был, – это диван, купленный моей матерью на гаражной распродаже. Выглядел он просто жутко, а пах еще хуже. Поэтому, когда я женился на Веронике…
Он пожал плечами, как будто это все объясняло.
В каком-то смысле так оно и было. Они жили в большом красивом викторианском особняке на Куин-стрит, и, по-моему, он уже много лет принадлежал семье Вероники.
– Так вы не любите антиквариат?
– Ненавижу. Кому нужны вещи, к которым раньше прикасались и которыми пользовались другие люди? Клянусь, этот дом больше похож на алтарь в честь умерших предков, чем на дом для тех, кто еще жив.
Несмотря на мое первоначальное впечатление, Майкл определенно начинал мне нравиться.