– Мертвых боится? – спрашивает Лёва. – Не слишком-то она их боялась – там, в доме!
– Нет, – говорит Марина, – мертвых она боится не больше нашего. Она другого боится. Если мы в самом деле найдем там Гошину маму – что тогда? Ведь Гошина мама – в сто раз круче! Никаких сердец, молний, сережек, никаких тебе разговоров «Ах, мы смертники, нам нечего терять!» – а просто пошла и стала рушить Границу. Как будто ей нет разницы – мертвые, живые. Вот это – по-настоящему круто! А Аннабель что может сказать – что новую мертвую кассету записала? Вот я и говорю: врушка.
– Жалко, – замечает Ника, – она мне всегда очень нравилась. Я даже когда-то хотела быть на нее похожей.
– Она слишком взрослая, – уже спокойней говорит Марина, – как наши родители. Как учителя. Мы не можем на нее рассчитывать, ты же видишь.
– Ой, – вдруг спохватывается Ника, – вы знаете, что Зиночка мне сказала? Что у Павла Васильевича в ту пятницу был сердечный приступ, увезли по скорой, он в больнице теперь.
– Пойдем его навестим? – предлагает Гоша, и Лёва понимает, что это первые слова, которые тот сказал после появления Аннабель.
– Пока к нему нельзя, – отвечает Ника, – может, в конце недели.
– Как Олимпиада-то? – говорит Гоша.
– Да вроде нормально, – говорит Ника.
– Задачи покажешь? – спрашивает Лёва и как бы между делом добавляет: – Кстати, с праздником тебя!
– Разве это праздник? – Ника пожимает плечами. – День живых женщин – тоже мне большое дело!
И в самом деле, думает Лёва, глупость одна. Пора уже взрослеть, не до праздников теперь! У нас – дела поважнее: Белое море, Гошина мама, живые, мертвые, Граница и Заграничье.
Первая мысль: как он постарел! Неужели всего за месяц можно так постареть? Еще совсем недавно – Марина помнит – он стоял, опираясь на учительский стол, подняв голову в ореоле седых волос, и голос его, обычно тихий, разносился по классу. Павел Васильевич читал:
Был урок внекласного чтения. Тема самая банальная: стихи о войне. Оля оттарабанила какую-то героическую балладу, с должным пафосом, но без чувства – по большому счету как и все остальные отвечавшие. Только Ника приготовила грустное стихотворение о том, как хочется вернуться в до войны и предупредить тех, кто должен погибнуть:
Марина знала это стихотворение, и следующее тоже знала, слушала вполслуха. Она вообще не слишком любила стихи, тем более если они каждый год одни и те же, пусть даже и про войну, и читает их Павел Васильевич. Марина почти не слушала, думала про будущий поход на Белое море, про то, как улизнуть от ДэДэ, как найти правильное место, – но внезапно Павел Васильевич опустился на стул, грустно посмотрел на присмиревший класс и совсем другим голосом начал читать незнакомые стихи о том, как холодно и высоко гудят рельсы, как спасаются беженцы, как идет война и проходит молодость, – и почему-то эти стихи Марина слушала внимательно.
Через три дня его увезла «скорая», четыре недели он лежал в реанимации – и только сейчас к нему стали пускать посетителей. Из всего класса Марина пришла первой – и вот теперь стоит в дверях, смотрит: исхудавший, морщинистый, совсем седой. Голова утопает в подушке, руки лежат совсем неподвижно. Какие-то прозрачные трубочки, одинокое яблоко на больничной тумбочке.
– Здравствуйте, – говорит Марина.
Павел Васильевич слабо улыбается в ответ:
– А, Мариночка… проходи, проходи.
Голос совсем тихий. Марина подвигает стул, садится у изголовья.
ebooksa