Сказка об уроде

— Как же быстро ты растёшь… По-хорошему, тебя в такое время кормить надо до отвала, чтобы, тьфу-тьфу-тьфу, недоразвитым не вышел. Но ты видишь, как у нас туго с едой…

— Я понимаю, мам, — кивнул Васёк. — Мне не так уж и хочется супа. Пусть будет плов, он тоже вкусный.

— Я сказала суп, значит, будет суп, — в тоне матери опять зазвучали стальные нотки, но она тут же смягчилась. — Сынок, ты не обижаешься на меня, ведь так? После того, как убили твоего отца, ты единственный, кто у меня есть, и я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось. Ты же это понимаешь?

— Конечно, мам. Я не обижаюсь. Как я могу?

Она нагнулась и слюняво поцеловала его в щеку:

— Обещай мне, что больше не будешь задерживаться после школы. Мало того, что вас в этой проклятой школе мучают, как узников, так ещё и после занятий шататься по улице… Это опасно. Могут случиться очень плохие вещи. Помнишь, что стало с Людочкой из квартиры сверху?

— Помню, мам.

— Вот и хорошо, — она снова провела ладонью по его волосам. — Будь очень осторожен, в наши дни это главное.

Она ушла. Васёк ещё немного посидел за столом, потом лег на кровать. Он уже вырос из неё, и приходилось либо свешивать ноги вниз, либо лежать на боку, скрючившись. На этот раз он выбрал второй вариант. Подложив руку под голову, он сонно изучал узор на рваной ширме, отгораживающей кровать мамы на другом углу комнаты. На кухне забулькал кипящий бульон, и тёплый аромат вполз в комнату. Васёк улыбнулся. Приятная истома охватила его, и в какой-то миг он вдруг понял, что чёрный прямоугольник на ширме — тот котлован, куда они сегодня сбросили Ганю. К центру прямоугольника прилипло что-то светлое — не иначе, как тело Гани. Оно высунуло из жижи голову, фыркнуло и поднялось на ноги. Ухватившись за край ямы, мертвый мальчик взбирался вверх, но сырая земля осыпалась под его пальцами, и он каждый раз падал обратно в воду. Тогда Ганя сжал кулаки и посмотрел на небо, откуда за ним наблюдал Васёк, и оскалился кривой усмешкой.

— Знафит, это фы скафал им, фто я мефтф? — его язык еле ворочался во рту, и слова выходили невнятными. — Ну смотфи у мефя, пидофок, жфи в госфи!

Он опять подошёл к краю котлована и принялся проталкивать своё остывшее неуклюжее тело вверх.

— Нет, это не я! — в отчаянии вскричал Васёк. — Я не виноват, ты уже не дышал, когда мы тебя сбрасывали! Это всё Шампур, он тебя кирпичом ударил, не я! Иди к нему, я ни в чём не…

— Чего это ты бормочешь? — сказал кто-то.

Он открыл глаза. Мама озабоченно рассматривала его, наклонившись над кроватью. За окном уже стемнело, и прямоугольник на ширме утонул в сумраке. У Васька отлегло от сердца.

— Плохой сон приснился.

— Даже сны нас не балуют, — вздохнула мама. — Ну, ты давай, и дальше спи на левом боку. Я же тебе говорила, что так ты себе на сердце давишь.

— Да, мам, просто я забыл, — Васёк попытался шевельнуть рукой, которую он положил под голову. Конечно же, затекла намертво.

— Забывчивый ты слишком, — проворчала мама. — Всё киваешь, говоришь, что понял, а как увидишь своих дружков-оборванцев, так и отшибает из головы все мои наказы… Ладно, вставай, ужин готов.

Хотя Васёк питал стойкую неприязнь к еде из человечины, суп всё равно был очень вкусным. Он попросил добавки и прихлебывал из тарелки, стараясь не думать о том, что у кусочков, которые сейчас плавали между картошкой и макаронами, ещё вчера могло быть имя. По мере того, как голод, скручивающий живот, слабел, от подобных мыслей становилось сложнее отмахиваться. Опустошив вторую тарелку, Васёк понял, что если он проглотит ещё ложку маминого супа, то весь его ужин окажется на полу и пропадёт втуне. Он отложил тарелку в сторону. Мама съела совсем мало, но причиной были боли в желудке, а не предубеждение по отношению к человечине — она-то давно привыкла к ней.

После ужина Васёк вызвался мыть посуду, чтобы мама могла прилечь пораньше. Иногда в ответ на такое она говорила, что лучше немного помучается сама, чем позволит ему оставить половину грязи на посуде, но сегодня согласилась без лишнего слова. «Должно быть, день был и правда тяжёлым», — подумал Васёк. Как она сказала? Крутила ручку? Тогда понятно — он несколько раз тайком спускался в подземку (хотя детям входить туда строго запрещалось) и видел эти гигантские железные рукояти, прикреплённые к ржавым валам. Обычно их крутили мужчины, которые могли выдержать целый день тяжкого труда. Почему туда сегодня поставили маму? Должно быть, она сама попросилась — известно, что за эту работу награждают щедрее. Могли бы и говядиной поделиться, а не «белым мясом»…