Снежить

– Я и не такое видел. – Чернов потрепал Блэка по холке, сказал с мальчишеской какой-то радостью: – Колется!

– Считай, что это статическое электричество.

– А как нам относиться к тому, что ты только что чуть не совершил убийство? – Лицо Чернова сделалось серьезным, даже суровым.

Волков хотел сказать, что убить он пытался не Волчка, а нечто куда более страшное, но промолчал. Пацан сказал за него:

– Он не виноват. – Голос его звучал тихо, но твердо. – Так нужно было.

– Это с ним, как тогда… в самолете? – вмешался в их разговор Гальяно. Оказывается, все они были здесь, стояли в сторонке, наблюдали и до поры до времени не вмешивались. Тоже решили довериться профессионалам. – Та же фигня?

– Думаю, хуже, – сказал Волков.

– И самолет тогда трясло из-за него? – Предположение Гальяно казалось абсурдным, но никто не удивился, потому что, похоже, так оно и было. Самолет трясло из-за Волчка. Или самолет трясла та тварь, которая пыталась вырваться на волю, используя тело его брата, как дверь черного хода.

– Похоже на то. – Волков не стал кривить душой. В конце концов, все они – команда, а команда должна знать правду.

– И что ты такое? – А это уже Веселов. Он смотрел на Волчка, а на лице его отражалась целая гамма чувств: от неверия до жалости пополам с презрением.

Волкову вдруг снова захотелось врезать. На сей раз Веселову. За то, что мелет всякую ерунду. За то, что подобрал его брату верное определение. Не кто ты такой, а что ты такое!

– Не твое дело! – огрызнулся Волчок. Нормально так огрызнулся, даже не по-звериному, а по-пацански.

От сердца отлегло. Они во всем разберутся. У них просто нет выбора.

Чернов

Ох, права была Шипичиха, когда предупреждала, что ждет Чернова на Севере что-то нехорошее, что-то темное. Вот оно, похоже, уже дождалось. Или они привезли его с собой с Большой земли?

С пацаном явно было что-то не то. И не с медицинской точки зрения, а с общечеловеческой. Пацан был ходячей катастрофой. Веселов считал, что это от дури или от алкоголя. Поначалу Чернов тоже так думал, но только поначалу. Всю дорогу он присматривался, наблюдал и за пацаном, и за Волковым. В том, что эти двое родные по крови, у него не было никаких сомнений. Похожи. Не лицами, а движениями, повадками, взглядом. Братья. Тут и к Шипичихе не ходи – братья! Потому Волков с пацаном так и возится, потому и присматривает, на белого медведя ради него готов кинуться, считай, с голыми руками. Потому что кровь – не водица.

И если с Волковым все более или менее понятно, то с пацаном – сплошной туман. Не больной и не зависимый от наркоты. Тут что-то другое. Сказать бы, что душевнобольной – это если политкорректно, но сказать хочется по-простому – бесноватый.

Вот есть в нем эта чертовщинка, граничащая с безумием дикость, звериная ярость пополам со звериной же упертостью. И еще что-то есть. Из памяти все никак не выходили кадры, снятые Гальяно. Может, конечно, и артефакт, может, какой-то дефект из-за недостаточного освещения, но себя не обманешь – с пацаном что-то творится. И чем дальше они от Большой земли, тем сильнее эти… странности.

И у Волкова тоже… странности. Что должно было случиться, чтобы такой железобетонный человек попытался задушить собственного брата? Или не задушить, а нейтрализовать? А пацан словно бы и не сопротивлялся, словно бы даже был вполне согласен с такими радикальными действиями. Что там на самом деле между ними произошло?

Чернов видел лишь финальную часть драмы, но Гальяно успел шепнуть, что Волков не нападал, а защищался, что пацан едва не зашиб его лопатой. Вот такие братские разборки… Как бы то ни было, а разобрались. Если не помирились, то смирились, больше не смотрели друг на друга волками.