Золотая цепь

– Джейми, они ушли, – крикнул Мэтью. – Они все ушли…

Ворота с грохотом распахнулись, и в сад въехала карета. Из экипажа прямо на ходу выпрыгнул Чарльз Фэйрчайлд; за спиной у него Джеймс заметил силуэт Алистера Карстерса, который озирался с ошеломленным выражением на лице. Опустившись на колени у тела Кристофера, Джеймс услышал недовольный голос Чарльза, который желал узнать, что происходит.

Мэтью заорал в ответ, что Чарльз, наверное, слепой, если не видит, что Кристофер ранен, что его нужно немедленно доставить в Безмолвный город. Чарльз продолжал расспрашивать о том, что случилось с демонами и куда они подевались – оказалось, он видел одного, когда карета въезжала в ворота.

«Я отвезу его, – говорил Алистер. – Я отвезу его в Безмолвный город». Но слова эти доносились до Джеймса откуда-то издалека, из иного мира. А в этом мире Джеймс сидел среди тумана на мокрой траве рядом с неподвижным телом Кристофера, глядя на раны, оставленные когтями демона. Джеймс умолял друга открыть глаза, но тот не шевелился. Кровь, смешиваясь с каплями дождя, текла на землю, и вокруг тела расплывалась багровая лужа. Этот мир за одно мгновение превратился в ад.

Корделия надеялась, что ей удастся еще раз поговорить с братом. Однако она проснулась довольно поздно, некоторое время занял утренний туалет и одевание, не без помощи Райзы, и когда Корделия спустилась вниз, оказалось, что Алистер уже ушел.

День выдался погожий и солнечный, но в доме царили полумрак и тишина. Тиканье часов в столовой казалось Корделии неестественно громким. Она сидела за столом в полном одиночестве и ела овсянку, с трудом заставляя себя глотать еду, почему-то напоминавшую по вкусу опилки. Она никак не могла выбросить из головы слова Алистера, сказанные вчера вечером: «Я хотел, чтобы у тебя было нормальное детство, а не такое, как у меня. Я хотел, чтобы ты могла любить и уважать своего отца, в отличие от меня».

И сейчас ей было ужасно стыдно собственных мыслей о матери и брате, стыдно из-за того, что про себя она обвиняла их в трусости и малодушии. Почему она решила, что они бросили отца, отреклись от него, испугались общественного мнения? Все было гораздо проще: мать и брат подозревали, что Элиас был сам во всем виноват, что он был пьян, оказался не в состоянии оценить обстановку. А ведь на нем лежала ответственность за жизнь и безопасность тех, кого он повел с собой на опасное задание.

Она думала, что мать желает выдать ее замуж для того, чтобы избавить от постыдного ярлыка дочери подсудимого. Теперь она понимала, что мотивы ее матери были не так просты.

Ничего удивительного не было в том, что Сона и Алистер с опасением относились к ее попыткам «спасти» отца. Они боялись, что она может узнать правду, догадаться. Внезапно в голову Корделии пришла страшная мысль, и кровь застыла у нее в жилах. Они действительно могут потерять все. Прежде она в глубине души не верила в это, считала, что правосудие и справедливость восторжествуют. Но оказалось, что справедливость – далеко не такое простое и однозначное понятие, как она думала.

В дверях появилась Сона, и Корделия вздрогнула от неожиданности. Мать окинула девушку оценивающим взглядом и спросила:

– Это одно из тех платьев, что прислал тебе Джеймс?

Корделия кивнула. На ней было дневное платье насыщенного розового цвета, подарок Анны.

На лице Соны появилось задумчивое выражение.

– Симпатичный оттенок, – заметила она. – Эти платья действительно очень красивые… они идут тебе гораздо больше, чем те, что подбирала я.

– Нет! – Корделия вспыхнула и резко поднялась из-за стола. – Khāk bar saram!

В буквальном переводе эта фраза означала «Я должна умереть!». Так говорили, желая попросить прощения за серьезную ошибку.

– Я была ужасной дочерью, – продолжала Корделия. – Я знаю, что ты хотела как лучше.

«Я знаю, что ты старалась ради меня, Mâmân. Ты всего лишь хотела защитить меня».

Изумленная мать ответила не сразу.

– Во имя Ангела, Лейли, это всего лишь платья. – Она улыбнулась. – Может быть, ты вместо извинений поможешь мне по хозяйству? Как хорошая дочь?