Тайнопись видений

Парень снял рукавицы и продемонстрировал руки в алых волдырях. Горе-учитель хлопнул себя по лбу.

– Ты опять?!

– Снова! Сестренка, сметана есть?

– Откуда? Давно уже в масло взбила! Погоди, можно медом намазать. Медом еще лучше. Зехма, где у тебя мед?

– А я почем знаю, где у меня мед? – проворчал охотник, разуваясь. – Где есть, там и есть, а где нету, там и не отыщешь. Потому как мед там и стоит, куда его поставили.

– А куда поставили?

– А на полку в предбаннике вон. Только он уже сел давно, засахарился. Теперь на водяную баню его надо или к печи прислонить.

– Ну дела, – вздохнула Сиина. – И молоко у нас только замерзшее осталось. Ладно, давай я тебе меду в ладошках растоплю и намажем.

– Такая боль была! Я чуть с колесиков не съехал! – шмыгнул носом Элиас, плюхнувшись на сундук рядом с Астре.

От него пахло мокрым мехом, а щеки были румяные, как у крашенного свеклой снеговика, которого Зехма с Сииной зачем-то слепили тридень назад и поставили у крыльца. Астре не понимал их детских занятий, но, похоже, обоим это нравилось. Они словно пытались наверстать упущенное время, в котором Сиине не удалось побыть маленькой девочкой, а Зехме – отцом.

– Ой, да хватит такую рожу корчить, – сказал Элиас и внезапно схватил калеку за нос. – У-у-у, какие мы мрачные буки. Тянем-потянем.

– Перестадь демедленно, – прогнусавил недовольный Астре. – У медя в руках здороведдая иголка, если ты де заметил.

– Ну, кольни меня! Кольни! – с чувством сказал Элиас, подставляя щеку.

Астре хрюкнул, не выдержал и рассмеялся. Воспитатель из него получился никудышный.

– Вот, другое дело! – обрадовался парень. – А то такая физиономия мрачная была, как будто сажей тебя намазали. Ты не сердись, я же нечаянно! У меня просто руки замерзли, ну я и… погрел на совесть. Ты меня знаешь, я все люблю хорошо делать!

– И откуда, интересно, у тебя такая привычка? – спросила Сиина, скребнув ложкой густой бело-желтый мед. – Все ты приучен делать хорошо, а получается вечно так, будто штаны через голову снимаешь.

– Это у меня от папаши такое желанье, – сообщил Элиас. – Только таланта папашиного у меня нету. Батя у меня часовщиком работал, ну, пока не ослеп наполовину, так он говорил: «Все делай хорошо, а иначе лучше совсем не берись». У него каждая вещица до того добротно придумана была, что и сто лет ей сносу не видать. Он даже хитрые часы как-то смастерил для самого императора! Наверное, так и тикают где-нибудь во дворце, народ пугают. Только я не знаю где. Там на каждом этаже штуковины заводные с секретами. Полжизни бы отдал, чтоб папашины часы посмотреть…

– А ты мне ни разу про него не говорил, – заметил Астре и пожалел о сказанном, ощутив поток приглушенной боли со стороны прималя.

– Так он помер давно… Уж лет семнадцать по весне будет. Мне и пяти годков тогда не было. Четыре с хвостиком. Маманя растила. Что меня, что братьев. Вот их он и поучал хорошо все делать, только бестолковые у меня братья уродились. Один на море утонул, второй повелся с какими-то бандитами, да так его и не видели с тех пор. Остались я и маманя. А дальше ты знаешь.

– А я все думаю, чего он про винтики да шпунтики свои бурдит, – сказал развесивший одежду Зехма. – Как слово, так колесики, как другое, так шестеренки. А где то, там и это. Где шпунтики, там и часы. Стало быть, неспроста все это. Потому как человек незнающий про винтики и не слыхивал. А этот слыхивал. Вот и слыхивал потому, что папаша у него был часовой мастер. Теперь вот понял я, а то думал, дурной он просто.