Лазурь на его пальцах

Лучше бы я вчера так и оставила фотокамеру Яна в баре, тогда бы мне не понадобилось идти к нему в номер. Боже ты мой! Ведь на моем пальце по-прежнему кольцо Джеймса!

– Карлос, конечно, потрясающий художник, – продолжала между тем Пиа, – но он никогда не приходит по субботам. Si, вы ему нравитесь. И я так за него рада! Он ходил такой угрюмый с тех пор, как потерял… – Тут она шлепнула себя ладонью по лбу и рассмеялась: – Ай-яй-яй, я, как всегда, слишком много наболтала. Но вы мне нравитесь, так что я лучше помолчу. Карлос наверху, – указала она на заднюю дверь. – Выйдите во дворик, потом через дверь слева попадете на лестницу.

– Спасибо, – кивнула я. – Приятно было познакомиться.

– Счастливо! – отозвалась она, прежде чем за мной закрылась дверь.

Я прошла тем путем, который указала мне Пиа, поднялась по узкому лестничному проему. Ступени вывели меня к большому залу, буквально озаренному естественным солнечным светом. Весь потолок был усеян стеклянными проемами. Из огромного окна открывалась лежащая внизу улица, вдалеке над крышами тонкой голубой полоской проглядывал океан. По стенам были развешаны работы, выполненные совершенно в разной технике: и пастелью, и маслом, и акрилом, и тушью, и углем. По всему залу, точно парты в школе, стояли ряды мольбертов. Один помещался напротив – это явно было место Карлоса.

Я окликнула его по имени. Он не ответил. Где же он?

Я даже не представляла, чего мне ожидать. Живописью я нисколько не увлекалась, но мне хотелось провести с ним какое-то время рядом. Понаблюдать за ним, посмотреть, как он работает. Интересно, он, как и Джеймс, левша? И раскладывает ли кисти по толщине и материалу, как это всегда делал Джеймс?

В южной стене зала виднелись три двери. Одна была широко открыта и являла взору стенной шкаф, забитый тюбиками с красками, кистями, банками со скипидаром, нетронутыми холстами. Я подергала вторую дверь – там оказалось заперто. Чувствуя себя Златовлаской[29] в чужой избушке, я в поисках той самой, нужной мне комнаты, где скрывался Карлос, попробовала открыть третью дверь – и она вдруг распахнулась. За ней обнаружилась комната, освещенная еще ярче, нежели основной зал. Я даже прищурилась, пока глаза не привыкли к столь интенсивному свету.

В центре комнаты, рядом со столиком, заваленным тюбиками с краской и заляпанной ветошью, возвышался мольберт. Из жестяных и стеклянных банок и керамических кружек торчали кисти и шпатели. У ближней стены были составлены холсты – одни законченные, другие брошенные на половине. Почерк на всех этих работах был в точности, как у Джеймса. Но я тут же спохватилась, что написаны-то они Карлосом. Это была именно его, личная студия.

Я прошла в глубь комнаты – и вдруг застыла на месте. По позвоночнику пробежал резкий холодок, внутри внезапно зажгло – как жжет, бывает, пищевод, если проглотишь с коктейлем слишком много ледяной стружки. К задней стене, за столом, будучи незаметными от входа, были приставлены пропавшие полотна Джеймса.

Что за черт?! Как они тут оказались? Когда они могли сюда попасть?

Я мотнула головой, обводя взглядом комнату. Кроме недавних работ Карлоса, которые лежали возле меня, все остальные однозначно принадлежали Джеймсу. Все, кроме портрета женщины в дальнем углу. Она словно манила меня к себе взглядом голубых глаз. Глаз цвета «карибской голубизны». Моих глаз.

Там оказалось, наверное, с десяток портретов этой женщины, спрятанных от случайных взоров входящих в помещение людей. Увидеть их можно было, лишь зайдя в глубину комнаты. Вряд ли Карлос кого-то приглашал сюда, в свою личную студию. Он явно не хотел, чтобы кто-то видел эти картины.

Я попристальнее вгляделась в написанную на первом холсте женщину. Миндалевидный разрез глаз и контур бровей вроде бы напоминали меня, однако голубой оттенок радужных оболочек был несколько бледнее. Я отложила картину, взглянув на следующую. Там женщина изображалась под другим углом – будто Карлос смотрел на нее сверху. И волосы ее, и цвет глаз все так же напоминали мои.

Я проглядела собранные вместе холсты, перебирая их, точно папки в архивном шкафчике. Чем дальше, тем сильнее менялись тона написанной модели, и тем старее были указанные на картинах даты. Каждая картина едва заметно отличалась от предыдущей – как будто Карлос видел перед глазами некую женщину, но никак не мог достичь идеального цветового отображения на холсте. Они казались несовершенными, отбракованными копиями моего изображения. Так же, как и краска, которую он использовал для подписей, не полностью совпадала с тем голубым, что составил когда-то Джеймс.

Почему же Карлос рисовал меня, если он меня не помнит? И почему он так упрямо отрицает, что он Джеймс?

Тут меня прошибло потом, волосы сзади прилипли к шее. Мысли хаотично перескакивали в голове, взгляд забегал по комнате, остановившись наконец снова на холсте, закрепленном на мольберте. Это была еще одна версия моего изображения. И глаза у этой женщины были точно такими же, как у меня.

«Это потому, что Карлос увидел наконец мои глаза!»

Я попыталась даже представить, как он вчера смутился, когда я подняла с глаз солнцезащитные очки, умоляя, чтобы он меня вспомнил!

На столе стояла пластиковая банка со смешанной им краской. Свинтив с нее крышку, я испустила изумленный вздох. Карлос ее все-таки сделал! Карибский голубой Джеймса!